Даже если я упаду

Одну секунду, две? Как долго я парила в воздухе? Страх способен превратить мгновение в вечность, и тело надолго запоминает это ощущение. Я помню бесконечный крик, рвущийся из моего горла; ветер, так и норовящий выдрать с корнем мои волосы; обжигающий кожу воздух. Я помню руки брата, тогда еще сильные и уверенные, стальными оковами обхватившие меня, не давая освободиться. Я хочу стряхнуть эти воспоминания, но они зарываются все глубже в сознание.

Я едва помню момент падения в воду или ухмыляющееся лицо Джейсона, когда наконец вынырнула. Он все пытался подбодрить меня, заставить признаться, что все не так уж плохо, но мне было не до шуток. Я не разговаривала с ним целую неделю, все это время убеждая себя в том, что Джейсон заставил меня прыгнуть только потому, что хотел помочь мне преодолеть страх, которого на самом деле не понимал и оттого недооценивал. Когда же до него дошло, насколько реальным был – и остается – этот страх, его охватило искреннее раскаяние. Он даже вызвался прыгнуть с одного из мостов в Лафкине, раз в пять выше нашего, чтобы проникнуться тем, что чувствовала я тогда, если это поможет заслужить мое прощение.

Поэтому я простила его. Но ничего не забыла.

Хит глушит мотор, и бесчисленные маленькие вечности исчезают, прежде чем он выходит из машины и огибает капот. Он стоит на обочине и сквозь яркое солнце щурится на меня, даже не прикрывая глаза рукой. Мы достаточно далеко друг от друга, и я не уверена, что вижу, как шевелятся его губы, произнося слова, не предназначенные для моих ушей. Он направляется в мою сторону, и с каждым его шагом учащается мой пульс. Я пытаюсь убедить себя, что подо мной не железнодорожный мост через реку Уилкокс, что никто не сидит в засаде, чтобы заставить меня переступить через край, как только я потеряю бдительность, но головокружение и звон в ушах все сильнее.

Он останавливается в нескольких шагах от меня, у самой кромки тени, как будто не может заставить себя подойти ближе.

– Я не был уверен, что ты придешь, – говорит он.

– Я была уверена, что ты не придешь.

Возможно, его глаза сузились от этих слов; трудно сказать, поскольку он все еще щурится от солнца.

Еще совсем недавно я радовалась одиночеству, которое нашла здесь, и эмоциональной свободе, дарованной им. Я чувствую, как мои глаза опасно полнятся слезами, и сейчас как никогда мне хочется вернуть блаженное одиночество. Не знаю, как поведет себя Хит, если я разрыдаюсь перед ним и он увидит мои настоящие слезы, а не их предвестие, как раньше. Возможно, это ожесточит его настолько, что он больше и не приблизится ко мне. А может, я заслужу еще одно обвинение в том, что пытаюсь им манипулировать. Хуже всего, если мои слезы разбудят в нем жалость. Эта мысль настолько отвратительна для меня, что глаза высыхают, а головокружение вместе с воспоминаниями о прыжке с моста исчезает в одном дрожащем вздохе.

Я делаю шаг навстречу Хиту только для того, чтобы доказать себе, что все могу, что я уже не та испуганная, дрожащая девчонка, но вдруг вижу, как напрягается его тело, и это меня останавливает. Я почему-то чувствую облегчение оттого, что он взволнован не меньше моего.

Он выдыхает, когда видит, что я остаюсь на месте.

– Ты поэтому пришла? Чтобы убедиться, что я не приду? – Еле уловимое поддразнивание в его голосе заставляет меня задиристо вскинуть голову.

– А это имеет значение? Я здесь, ты здесь – именно там, где никто из нас не должен находиться.

Хит переминается с ноги на ногу. Малейшее его движение вызывает у меня инстинктивное желание попятиться назад, но дерево за спиной отрезает все пути к отступлению.

– Зачем ты пришла, Брук?

Я чувствую прилив ненависти к собственному имени, звучащему из его уст.

– А ты зачем пришел?

По его лицу видно, что он не собирается отвечать первым.

– Не знаю, – отвечаю я, и это лишь отчасти ложь. Я пришла, потому что обещала своему брату и потому что крошечный осколок сомнений, засевший у меня в голове, подсказывал, что, если Хит все-таки придет, мне будет тяжелее от сознания факта, что не пришла я. Уж лучше убедиться, что это он не держит слово. Только теперь, чувствуя, как кора дерева впивается в спину, вызывая неприятные воспоминания, мне открывается неприглядная реальность. Если он хотел заманить меня сюда, чтобы я увидела, как надругались над именем Джейсона – не важно, чьей рукой это сделано, – значит, я жестоко ошиблась в нем.

– Я удивлена, что ты вообще знаешь об этом месте. Я здесь давно уже никого не встречаю.

– Я живу в самом конце Малберри, и раньше мы с дедом всегда здесь рыбачили, пока у него не начались проблемы с бедром. Впрочем, с тех пор прошло много лет.

– Это ты сделал? – спрашиваю я, протягивая руку за спину и накрывая ладонью изуродованный участок ствола.