De Profundis

Воспользовавшись затишьем между грозами, Роксанна верхом на Живописном углубилась в лес. Они бродят без цели наобум, как хочется лошади. Живописный не боится небесной ярости, во всяком случае, куда меньше, чем людской.

На обочине лесной дороги, у корней очень старого дуба лежат два безжизненных тела. Мужчина и женщина, примерно одного возраста. Он лежит на спине, с широко открытыми глазами, раскинув руки. Она свернулась клубочком, рука согнута под подбородком, в детской позе; глаза ее закрыты. Можно было бы подумать, что она спит, но ее кожа уже приобрела зеленоватый оттенок. Это не первые трупы с душком, которые видит Роксанна, Эбола сеяла их повсюду в городе. Но эти взволновали ее особенно. Одни среди леса, лежащие на размокшей земле, они похожи на тела, выброшенные водами потопа. Причина их смерти – тайна.

Роксанна спешилась. Она садится на пень и закуривает сигарету. Присутствие мертвой четы завораживает ее. Она чего-то ждет, сама толком не зная, чего. Уверенности, быть может: подтверждения, что абсурдно продолжать жить. Но ничего не происходит. Созерцание мертвецов не приносит ей никакого ответа, не открывает никакого пути.

Он тоже созерцает распростертую у дороги чету. На губах женщины полуулыбка. Ему интересно, заметила ли Роксанна эту деталь. Волосы покойницы очень темные и блестят, они похожи на шевелюру Мальтийки. Даже форма и поза тела напоминают ему любовницу; это могла бы быть она, эта молодая женщина, забывшаяся на рыхлой земле, – так и кажется, что она вот-вот проснется, откроет глаза, которые он может только вообразить темными и пронзительными, тряхнет смоляной шевелюрой и произнесет первые слова теплым, еще сонным голосом.

После Магдебурга он искал ее. Одни рассказывали, будто она отправилась на Восток сражаться в армии турецкого султана, польстившись на жалованье, другие говорили, мол, вернулась в Ла-Валетту; кто-то считал, что она погибла в битве при Нёрдлингене, кто-то уверял, что ее зарезала из ревности жена одного воина; а некоторые клялись, что видели ее то ли в Риме, то ли в Париже, но она затерялась в толпе. Однако во всем этом не было ни слова правды.

Однажды в Льеже, куда он приехал посоветоваться с адвокатом по вопросу наследства, он заметил женскую фигуру, со спины, очень изысканно одетую. Что-то знакомое в походке этой женщины привлекло его внимание, и он последовал за ней. Когда она садилась в портшез, он увидел ее профиль и тут узнал ее. Это была она, Мальтийка, одетая как дама, набравшая несколько лишних килограммов, но с лицом, по-прежнему тонким и горделивым, прекрасным, как османская гравюра. Он заговорил с ней, и она сперва молча смерила его взглядом, но тут же глаза ее просияли. «Надо же, Сен-Фонтен!» – воскликнула она хриплым, взволнованным голосом, дрогнувшим на последнем слоге его имени. Когда прошло первое смятение, ее черные глаза задержались на миг на его потрепанном камзоле, несвежем воротнике, старомодной шляпе. А потом она пригласила его к себе домой выпить шоколаду. Он отказался, но она взяла его под руку, и это прикосновение столько в нем всколыхнуло, что он не мог не пойти за ней, как в дурмане.

После ужасов Магдебурга Мальтийка покинула армию; но прежде она решила обеспечить свое будущее; она подцепила молодого солдатика, расторопного паренька из Льежа, который готовился вложить свое состояние в торговлю оружием. Мальтийка сочла дело многообещающим, а кавалера отнюдь не безобразным; они поженились, и торговля очень скоро стала процветать. Ее супруг умер от оспы в возрасте тридцати пяти лет, оставив Мальтийку достаточно богатой, чтобы удалиться от дел и растить их троих детей. Но надо было знать эту женщину. Она принимала деятельное участие в создании торгового дома и разбиралась в оружии лучше многих фабрикантов. Без нее дело ее мужа вряд ли было бы столь успешным. Теперь Мальтийка, которую звали ныне куда менее поэтичным именем «вдова Жаке», вела свою торговлю одна, имела дела со всеми странами Европы и отправляла детали аркебуз и мушкетов даже в Индию.

Шоколад оказался странным. Он сам не мог понять, нравится ему или нет это густое, сладко-горькое питье. Она, похоже, его обожала, потому что подливала себе трижды, пока он мучился, допивая свою чашку. Культя Мальтийки была скрыта от глаз серебряной рукой с сочленениями; это была настоящая ювелирная работа тонкости исключительной. Мастер даже вставил в две первые фаланги драгоценные камни, кабошоны, рубин и великолепный изумруд, бросавший отсветы на черный шелк платья, на котором металлическая рука лежала, точно дароносица. Ему вдруг захотелось коснуться этой руки. Мальтийка, догадавшись, сама придвинула к нему сверкающую ладонь и взяла его за руку. Металл был прохладный и гладкий. Он потрогал два камня, скользнул по руке вверх, пока не кончился протез и пальцы не нащупали нагую плоть под кружевами рукава. Рука была полная, даже пухлая, но по-прежнему крепкая, и шелковистость кожи все та же.