Де Рибас

— Поклянемся в этом, адмирал!

Они обнялись.

— Да, вы правы, Осип Михайлович. Офицеров надо удержать. Я это сделаю. А сейчас простимся, чтобы в скором времени быть готовым ко всему.

Постепенно Рибас узнал узкий круг людей, которым Пален доверял, с которыми был откровенен в своих замыслах, и конечно же, в первую очередь это был клан бывшего фаворита Зубова. Клан этот в Петербурге представляла в единственном числе Ольга Зубова в замужестве Жеребцова, о которой Пален сказал Рибасу:

— Графиня Ольга справлялась о вас и будет рада видеть. Братья ее, как вы знаете, до сих пор сосланы в свои подмосковные деревни.

Но визит к графине Рибас отложил из-за обстоятельства печального: умер Суворов.

После блистательных итальянских походов столица обещала встретить Суворова как триумфатора и коронованную особу: публика должна была выходить из экипажей, как при встрече государя. Сам Павел сказал, что он выйдет из кареты, завидев Суворова. Барабаны, колокола, живые коридоры, пушечная пальба… Но уже в Риге на слабого после болезни Суворова обрушились высокомерно-грозные выговоры императора. Он отменил торжественную встречу. 20 апреля генералиссимуса встретили на Крюковом канале у дома вдовы-полковницы сын Аркадий, Хвостов, снимавший у вдовы квартиру, родственники. Прибывший от императора курьер принес весть: «Генералиссимусу князю Суворову не приказано являться к государю». 1 мая Суворова лишили адъютантов — разослали их по полкам. Шестого мая после бреда о Генуе — цели Итальянского похода, который ему не дали закончить, Суворов скончался.

Рибас знал и о его болезни, и о возвращении, но хотел явиться к своему бывшему командиру, когда тому станет лучше — не довелось. В день похорон он выехал, чтобы проститься с человеком, который осчастливил его почти десятилетней дружбой, но улицы так запрудил народ, экипажи, что адмирал отправился к Невскому монастырю, где дождался гроба с телом и обнажил голову. Публика, чтобы взглянуть на гроб Суворова, вылезала даже на крыши. Это были невиданные похороны, несмотря на то, что Павел распорядился отрядить на них не лейб-гвардию, а два гарнизонных батальона.

Бывший изумрудный салон графини Ольги приобрел совсем иной вид. Теперь в нем преобладали темно-малиновые и бордовые тона, горело всего несколько свечей, а под картиной с обнаженной натурой сидел арапчонок и грыз орехи. Рибас застал у графини небольшое общество. Его украшали две француженки — актриса Шевалье и госпожа Бонейль. Тут были офицеры-преображенцы и молодой генерал Талызин.

— Поздравьте генерала, — сказала Ольга Рибасу. — Он назначен командиром Преображенского полка.

Это сообщение насторожило. Преображенцы — наиболее преданный Павлу полк. Почему их командир в салоне графини — опальной сестры бывшего опального фаворита? Талызин после рибасовых поздравлений сказал:

— В моем полку я не допущу таких случаев, как со штаб-капитаном Кирпичниковым.

В этих словах слышался явный вызов императору, произнесенный при свидетелях. Но кто они? Общество картинно расположилось в креслах. Актриса Шевалье рассказывала, как во время похорон Суворова не могла проехать к дому Кутайсова на Мойке и ей пришлось заехать к Никите Панину. Офицер-преображенец прочитал четверостишие из Державина на смерть Суворова:

Что ты заводишь песню военну

Флейте подобно, милый снегирь?С кем ты пойдешь войной на Гиену?Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?

Подали кофе. Рибас чувствовал себя скованно, хотя не подавал вида. Но в самом деле: актриса Шевалье была коротко знакома и с наперсником Павла Кутайсовым и с ненавистником Павла Никитой Паниным! Офицер-преображенец читал стихи, в которых опальный Суворов не имел замены в государстве. Графиня Ольга, видно заметившая скованность адмирала, вдруг сказала громко:

— Адмирал, до вашего прихода мы говорили о вас и все выражали искреннее сочувствие вашему положению.

— Благодарю, — ответил Рибас.

О чем бы не говорили гости графини — о плохих концертах, даваемых по воскресеньям от дирекции Каменного театра, о березах, которые с зимы высаживали в два ряда на Невской перспективе от Полицейского моста до Литовского, и каждое деревце обошлось в пятнадцать рублей — разговор неизменно сворачивал на царствующего императора. Здесь откровенно смеялись над ним, не считаясь с присутствием адмирала — человеком новым в их кружке. Рибас услыхал иной вариант стиха, посвященного спуску на воду фрегата «Благодать»: «Все противится уроду: благодать не лезет в воду!». И конечно же, под уродом ясно разумелся Павел. Актриса Шевалье с чувством прочитала разговор двух петербуржцев:

— Не все хвали царей дела.— Что ж глупого произвелаНа свет Екатерина?— Сына!