Декабристы

«Прекрасные чувства, которыми исполнено письмо ваше, живо меня тронули… Так, отечество ваше несчастно; оно в наши времена имело и недостойных сынов, но бесславие их не могло помрачить чести великодушного народа, и из среды оного явились мужи, которые славою дел своих несравненно более возвысили славу Польши, нежели первые предательством своим оную омрачили. Так, – и вы не одними воспоминаниями славных деяний, совершенных в веках минувших, можете утешать себя. К счастию всего человечества, добрая слава дел наших зависит не от одного успешного окончания, но также от источника их и побуждения, – и славные имена Костюшки, Колонтая, Малаховского, Понятовского, Потоцкого, Немцевича и других знаменитых патриотов, несмотря на то, что успех не увенчал их благородные усилия, никогда не перестанут повторяться с благоговением, а деяния сих мужей будут всегда служить для юношества достойными образцами. Семена добра и света уже посеяны в отечестве нашем. Скоро созреют прекрасные плоды их. Вы были одним из ревностнейших святителей; вы во все продолжение жизни своей, как Тиртей, высокими песнями возбуждали в сердцах сограждан любовь к отечеству, усердие к общественному благу, ревность к чести народной и другие благородные чувства. Итак, муж почтенный, утешьтесь и, сняв лиру свою с печальной вербы, подобно лебеди на водах Леандра, воспойте на закате дней своих высокие гимны, удвойте, если возможно, завидную славу вашу и порадуйте достойное ваше отечество…»[521]

Сам Рылеев не иначе думал и о своей родине, когда шел по стопам польского поэта. Соревнуясь с Тиртеем, он и сочинял свои русские исторические песни, в которых прошлое должно было указывать читателю, как вести себя в будущем.

«Думы» – сборник очень разнообразных исторических картинок русской старины, начиная со времен легендарных, кончая XVIII веком. Внешняя форма этих картинок однообразна, стих негромок и неярок, хотя местами удачен, много романтических условностей в драматических положениях, местами много сентиментальной приторности, много ходульного, но порой попадаются и блестки поэзии. Исторические характеры, конечно, все не выдержаны, иногда идеализированы до неузнаваемости,[522] достоверность исторических событий сомнительна и местного колорита совсем не имеется. Пейзажи расставлены, где надлежит, по местам, но они написаны как бы по трафарету, – все больше пейзажи мрачные и грозные: бушуют осенние ветры, качаются древние сосны, седые туманы встают, слышатся полуночные крики совы, буря ревет и дождь шумит, молнии летают во мраке, и всегда и везде луна, – то тусклая, то ясная, но неизменно предвещающая нечто грозное и страшное; случается также, что вопреки законам природы денница в полдень не сходит с неба. Видно, что автор подыскивал фон для своей картины и был в большом затруднении, так как имел в своем распоряжении лишь одну романтическую кулису, которой при каждом случае и пользовался. Но когда он не придумывал, а вспоминал, пейзаж получался живой и красивый.[523]

Нет, впрочем, особой надобности останавливаться на недочетах внешней формы этих стихотворений Рылеева; хоть автор работал над ними, стремясь придать им как можно больше художественности, но они вообще на таковую претендовать не могут, и потому при их исторической оценке надо иметь в виду главным образом все-таки их содержание.

Оно не поразит теперь никого ни своей силой, ни оригинальностью. Это – довольно полный список обыденных гражданских и личных добродетелей, необходимых и для хорошего властителя, и для хорошего гражданина.

«Воспой деяняя предков нам», —Бояну витязи вещали.

Певец ударил по струнам,И вещие зарокотали.

И новый Баян – каким себя мнит Рылеев – поет славу благочестивых князей, Владимира, который внял словам старца-христианина и в пламенном восторге отрекся от язычества; Мсти слава, взывающего к Святой Деве в минуту единоборства с Редедей; Михаила Тверского, замученного в Орде; Дмитрия Донского,[524] спасенного молитвой преподобного Сергия на Куликовом поле. Поет он славу князей, стяжавших себе вечную память бранными подвигами: Олега, прибившего свой щит ко вратам Цареграда, Святослава, нагонявшего страх на Цимисхия, и верного царева слуги Долгорукого, который вырвал из рук шведов целый фрегат и привел его в покоренный Ревель.