Декабристы

Рылеев, читая мораль правителям, не обошел и их подданных. Его «Думы» – не только наставление для власть имущих, но и кодекс морали для самих граждан. Как патриот, Рылеев требовал от гражданина прежде всего любви к родине, каким бы эта любовь испытаниям ни подвергалась. Измена отечеству была в его глазах самым страшным грехом, и он не скупился на изображение душевных терзаний тех – хотя бы и героев – кто, враждуя с порядком, установившимся на родине, решили поднять против нее руку. Дума «Глинский» дает нам картину таких душевных мук одного литовского вельможи, который предпочел службу у великого князя московского – служению своей отчизне и своему королю, с которым имел личные счеты. Мрачна по описанию Рылеева и душа князя Курбского, окруженного ласкою и почетом в Литве, когда он сидел на пирах всегда угрюмый и для своей больной души все искал «чего-то».

Любовь к родине обязывала гражданина и преданностью к ее вождю. Беда тому, кто, как царевич Алексей (Дума «Царевич Алексей в Рождествене»), поддается соблазну: возомнит себя защитником старины и задумает «собрать перуны против отца и царя». Слава тому, кто царя защитит своей грудью, как это сделал Иван Сусанин. Ему Рылеев посвятил одну из самых трогательных дум, и в ней он не пощадил поляков.[525]

Но если долг обязывал гражданина к повиновению и жертве, то он же обязывал и к откровенной честной борьбе против всех общественных пороков. Рылеев очень подробно останавливается в своих «Думах» на этой стороне поведения честного и смелого гражданина.

Устами Артемона Матвеева, сосланного в Пустоозерск, поэт говорит:

Пускай перед царем меняЧернит и клевета и злоба.Пред ними не унижусь я:

Мне честь сопутницей до гроба.Щитом против коварства стрелСреди моей позорной ссылкиВоспоминанье добрых делИ дух к добру, как прежде, пылкий.Того не потемнится честь,Кому, почтив дела благие,Народ не пощадил принесть

В дар камни предков гробовые.Опалой царской не лишенЯ гордости той благородной,Которой только одаренМуж справедливый и свободный.Пустоозерска дикий вид,Угрюмая его природа,

Не в силах твердости лишитьБлаготворителя народа.Своей покорствуя судьбе,Быть твердым всюду я умею;Жалею я не о себе,Я боле о царе жалею…Близ трона, притаясь, всегдаГнездятся лесть и вероломство.

Сколь много для царей труда!Деяний их судьей – потомство.Увы, его склонить нельзяНи златом блещущим, ни страхом:Нелицемерный сей судьяТворит свой приговор над прахом.(Дума «Артемон Матвеев»)

Почти то же самое повторяет и Артемий Волынский в своей тюрьме: