Декстер во тьме

Если быть предельно откровенным, на уме у меня было несколько способов, какими я мог бы остановить его, но, увы, ни один из них, какое бы развлечение они ни доставили, не прошел бы строгие требования Кодекса Гарри, а значит, я не смогу ими воспользоваться.

— Полагаю, подсластить пилюлю не получится? — спросил я.

Он искоса глянул на меня и пискнул:

— Насколько сладкой она могла бы быть, по-вашему?

— Ну, я намеревался произнести «пожалуйста» и расточать улыбки.

— Не годится. Если по большому счету.

— Винс сказал, что вы предполагаете по пятьсот долларов с прибора?

— Я не предполагаю! — рыкнул он. — И мне насрать на то, чтобы вести счет вашим гребаным грошам.

— Конечно-конечно, — попробовал я малость смягчить его. — В конце концов, это же не ваши гроши.

— Ваша подружка подписала гребаный контракт, — заявил он. — Я могу делать все, что только взбредет мне в голову.

— Так должно же быть хоть что-то, чтобы я смог слегка сбить цену? — с надеждой спросил я.

Рычание стихло, сменилось его фирменным взглядом искоса.

— Не добьетесь. Даже в суде.

— Тогда что же мне делать?

— Если вы имеете в виду, что вам делать, чтобы заставить меня передумать, — ничего. Ничегошеньки во всем белом свете. Люди вокруг квартала в очереди стоят, лишь бы нанять меня… У меня на два года вперед все расписано, и я делаю вам большое одолжение. — Его косой взгляд расширился до почти сверхъестественного. — Так что готовьтесь к чуду. И к очень изрядному счету.

Я встал. Мэнни явно старался быть непреклонным во всем, а я ничего не мог с этим поделать. Не скрою, хотелось бросить эдак что-нибудь вроде: «Вы еще обо мне услышите», — только и в этом особого смысла тоже не было. Так что я улыбнулся в ответ и, произнеся: «Что поделаешь», — вышел из квартиры. Пока за мной закрывалась дверь, я слышал, как он уже вопил на Фрэнки:

— Христа ради, шевели своей толстой жопой и убери все это говно с моего гребаного пола!

Я шел к лифту, когда почувствовал, как ледяной стальной палец прошелся по моему затылку, и всего на миг ощутил легкое волнение, будто Темный Пассажир попробовал пальцем ноги воду и убежал, убедившись, что она слишком холодная. Я замер как вкопанный и медленно огляделся в холле.

Ничего. В самом конце коридора какой-то мужчина возился с газетой перед своей дверью. В остальном же холл и коридор были пусты. Всего на мгновение я прикрыл глаза. «Что?» — спросил я. Увы, ответа не получил. Я по-прежнему был один. И если только кто-то не пялился на меня в глазок одной из дверей, тревога была ложной. Или, что скорее, желаемое я принял за действительное.

Я вошел в лифт и поехал вниз.

Когда дверь лифта закрылась, Наблюдатель распрямился, все еще держа газету, которую взял с коврика. Отличный образчик маскировки, может и еще раз сработать. Он пристально вгляделся в коридор, гадая про себя, что такого интересного могло быть в другой квартире, но, по сути, это не имело значения. Надо — выяснит. Обязательно выяснит все, что делал тот, другой.

Медленно досчитав до десяти, Наблюдатель не спеша направился по коридору к квартире, которую посетил тот, другой. Хватит минуты, чтобы выяснить, зачем тот, другой, приходил туда. И тогда…

Наблюдатель не очень-то понимал, что на самом деле прямо сейчас творилось в голове у того, другого, только такое быстро не делается. Пришла пора надавить по-настоящему, вывести того, другого, из пассивного состояния. Наблюдатель ощутил редкий импульс игривости, пробивавшийся сквозь темное облако силы, и услышал трепет темных крыльев внутри.

Глава 25

Занимаясь изучением человеческих существ в течение жизни, я обнаружил: как бы усердно они ни пытались, но так и не отыскали способа предотвратить наступление утра понедельника. А они, конечно же, очень старались, но понедельник всегда наступает, и всем трутням приходится возвращаться в их тоскливую жизнь рабочих буден, заполненных бессмысленным трудом и страданиями.

Мысль эта всегда бодрила меня, и, поскольку мне нравилось приносить с собой счастье, куда бы я ни пришел, я сделал свой маленький вклад в смягчение удара неизбежного утра понедельника, прибыв на работу с упаковкой пончиков, которые исчезли в том, что можно назвать только сварливым безумием, еще до того, как я добрался до своего рабочего стола. Я сомневался — и очень серьезно, между прочим, — чтобы у кого-то была более весомая причина для угрюмости, однако этого не скажешь, глядя, как они расхватывают мои пончики и брюзжат на меня.

Винс Масука, похоже, разделял общий настрой на сдержанные страдания. Он с выражением ужаса и недоумения на лице втиснулся в мою уютную каморку. Это выражение, должно быть, давало понять о чем-то очень трогательном, потому что казалось почти искренним.

— Господи, Декстер! — бормотал он. — Господи Иисусе!

— Я пытался сберечь один для тебя, — сказал я, полагая, что бо́льшая часть его страданий могла относиться к лицезрению пустой упаковки для пончиков.

Однако он отрицательно повел головой:

— Господи, не могу поверить в это! Он мертв!

— Уверен, это никак не связано с пончиками.