Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

Жившие преимущественно охотой, скотоводством и набегами, у русских чеченцы научились разводить сады, выращивать овощи и строить дома. Однако начавшие было складываться добрососедские отношения не получили дальнейшего развития: Чечня подпадает под влияние ислама и начинает воспринимать христиан как основного врага. Историк кавказской войны Н. Дубровин так характеризовал психологию чеченцев: они «…торговлей занимались мало и считали это занятие постыдным. В краю, где война была не что иное, как разбой, а торговля – воровство, разбойник в мнении общества был гораздо почтеннее купца, потому что добыча первого покупалась удальством, трудами и опасностью, а второго – одною ловкостью в обмане».

Такие же представления о доблести были распространены и у неоднократно упоминаемых в лермонтовском романе кабардинцев, которых тогда называли также и черкесами. Кабардинцы на Кавказе считались законодателями манер и вкусов: их одежду и вооружение заимствовало большинство горцев, подражали им и русские офицеры. В «Записках декабриста» А. Розена упоминается, что в Пятигорске «офицеры в черкесском наряде гарцуют на славнейших черкесских конях».

На протяжении многих лет кабардинские князья контролировали горные дороги, связывающие Кавказ с остальным миром, и держали в подчинении осетин, ингушей, абазинцев, вынуждая их поставлять продовольствие и оружие.

Осетины, по словам Пушкина, – «самое бедное племя из народов, обитающих на Кавказе» («Путешествие в Арзрум»). Действительно, осетинские земли были малы и потому истощены, не хватало и места для пастбищ. Вот почему осетины вынуждены были заниматься извозом, обслуживая преимущественно русских. «Я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком», – говорит повествователь в «Бэле». Другие народности этим тяжелым и плохо оплачиваемым трудом заниматься пренебрегали, предпочитая промышлять набегами и войной. Но как бы ни были разрознены горские племена, свою независимость они отстаивали изо всех сил.

Лишь немногие понимали бесперспективность покорения Кавказа военной силой. В 1818 году М. Орлов писал А. Раевскому: «Так же трудно поработить чеченцев и другие народы края, как сгладить Кавказ. Это дело исполняется не штыками, но временем и просвещением… сделают еще экспедицию, повалят несколько народа, разобьют толпу неустроенных врагов, заложат какую-нибудь крепостцу и возвратятся восвояси, чтобы опять ожидать осени… Но со всем тем в этой непрерывной войне есть что-то величественное… Кто, кроме нас, может похвастаться, что видел вечную войну?» Того же образа мыслей придерживался и А. Грибоедов. В стихотворении «Хищники на Чегеме» (1825) от имени живущих общинно-феодальным укладом горцев говорится:

Живы в нас отцов обряды,

Кровь их буйная жива. <…>

Наши – камни; наши – кручи!

Русь! Зачем воюешь ты В

ековые высоты?

Досягнешь ли?

Не изменилась ситуация на Кавказе и во время, описанное Лермонтовым. Вся эта сложная картина обычаев, нравов и социальных отношений представляла собой благодатный материал для литературного изображения. Предшественники Лермонтова («Кавказский пленник» Пушкина, «Аммалат-Бек», «Мулла-Нур» А. Бестужева-Марлинского и множество других произведений ныне уже прочно забытых авторов) изображали Кавказ как край экзотический, в котором обитают еще не испорченные цивилизацией «дети природы».

В «Герое нашего времени» нет романтических эффектных сцен, а если таковые и возникают, то освещаются они с реалистических позиций. По напряженности интриги лермонтовский роман не уступает произведениям Бестужева-Марлинско-го, но он неизмеримо выше их по глубине психологического анализа.

В «Бэле» описывается путешествие через перевал по Военно-Грузинской дороге. По точности и лаконичности это описание можно сопоставить разве что со сдержанно кратким описанием того же самого отрезка пути в дневнике Грибоедова, который он вел в 1818 году для себя, а, стало быть, фиксирующем лишь факты и подлинные переживания.

У Грибоедова: «Подъем на Гуд-гору по косогору преузкому; пропасть неизмеряемая сбоку. По ту сторону ее горы превысокие, внизу речка; едва можно различить на крутой уединенной горке осетинские жилья. Дорога вьется через Гуд-гору кругом; несколько верховых встречаются. Не знаю, как не падают в пропасть кибитки и наши дрожки. Еще спуск большой и несколько других спусков. Башни брошенные; на самом верху столб и руины. Наконец приходим в Кашаур, навьючиваем, берем других лошадей, отправляемся далее, снег мало-помалу пропадает, всё начинает зеленеться, спускаемся с Кашаура, неожиданная веселая картина: Арагва внизу вся в кустарниках, тьма пашней, стад, разнообразных домов, башен, хат, имений, стад овец и коз (по камням все ходят), руин замков, церквей и монастырей разнообразных…»