Дела земные

— Вай, да нарочно это она, чтоб у нее язык отсох. Не знаете вы, какой у нее колючий язык!

— Все будет хорошо, — говорит мать с какой-то внутренней убежденностью. — Вот увидите. Сноха ваша считает вас второй матерью. Чует мое сердце…

Сердце у моей матери на редкость «чующее», оно всегда предсказывает только хорошее.

Каждый раз, когда я слышу подобные разговоры, я вспоминаю случай из своего детства.

Был конец войны. То, что тогда не умещалось в моем ребяческом сознании, я понял много позже: война закончилась, но в сердцах людей остались незаживающие рубцы. У чьих-то ворот играл карнай[37], а у кого-то был траур, слышалось оплакивание погибшего.

Как-то мой старший брат с криком вбежал в ворота:

— Мама! Цыганка идет, цыганка!

Я остолбенел. О цыганах мы наслышались таких страшных рассказов, что при одном упоминании о них пытались спрятаться, как мыши в нору. Говорили, будто цыгане упрятывали играющих на улице детей в мешок. А если дома не было взрослых, то они душили детей и, обчистив дом, исчезали.

Вслед за старшим братом, словцо она гналась за ним, вбежала во двор смуглая-пресмуглая цыганка. Поверх длинного грязного платья на ней была безрукавка, на плече хурджун — переметная сума с бахромой, в волосах — монеты, на ногах старые красные сапожки… В ужасе я прижался к матери. Отца-то дома нет, что же мы будем делать? Лежавшая в углу двора наша маленькая собачка, яростно лая, бросилась на цыганку. Цыганка на секунду остановилась и пригрозила своей кривой палкой. Я с испугом взглянул на мать: что же она медлит, пусть поскорее прогонит незваную гостью!

А мать пристально поглядела на цыганку, и вдруг лицо ее прояснилось.

— Ой, да ведь это Ача-хола! — сказала она, обрадовавшись так, будто увидела сестру родную. — Добро пожаловать, милая.

Она хотела было подойти к цыганке, но я схватил ее за руку и потянул назад.

— Не ходите! — выдавил я сквозь слезы.

— Не бойся, дурачок, это же тетушка Ача! — Мама сбежала с айвана во двор и, обнявшись, поздоровалась с цыганкой.

А наша собачонка все продолжала лаять и носилась вокруг цыганки.

— Пойдемте, ну пойдемте же в дом, — сказала мама, направляясь к айвану.

— По мне, так лучше здесь!

Цыганка скинула хурджун на землю, поставила его под тенью миндаля и уселась на него. Разгоряченная быстрой ходьбой, она стала, обмахиваться, как веером, воротом своего длинного платья, на шее ее мелькнули бусы в два ряда. Увидев в ее ушах золотые серьги, я почему-то подумал: «Наверное, украла». И еще больше испугался. Сейчас начнется. Как говорили мои старшие братья, сейчас начнет гадать, заговорит-заговорит, а потом всех передушит.

— Ма-а-ма! — закричал я.

Цыганка даже не взглянула на меня. Широко раскинула в молитвенном жесте свои смуглые руки.

— Аминь! Дай бог, чтобы в этой семье были только свадьбы. О аллах, покарай всех врагов этого очага!

Мать тоже опустилась на колени и повторяла за ней молитву.

Вероятно, мой старший брат оповестил соседей, и через несколько минут к нам пришла Хаджи-буви и молодая женщина Хайри-апа[38], которая жила через три дома от нас.

— В доме твоем враг, — сказала цыганка нараспев. — Вра-аг!

Меня снова обуял страх. Но мать почему-то оставалась спокойной.

— Что здесь врагу-то делать, тетушка, — сказала она тихо. — О брате своем тревожусь я. Все думаю о нем и мучаюсь по ночам. Все возвращаются, а брата моего бедного нет и нет.

Мать часто вспоминала своего старшего брата, ушедшего на войну; отца моего не взяли на фронт из-за болезни. Через каждые два слова вспоминала мать о своем брате и плакала. И сейчас вот она заговорила прежде всего о нем. Я понял: ей хочется, чтобы цыганка погадала ей.

— Иди, сынок, поиграй, — сказала мама. Но я, словно завороженный, не мог сдвинуться с места.

Цыганка неторопливо сунула руку в хурджун, вынула какой-то грязный узелок. Хаджи-буви и Хайри-апа молча опустились на колени возле матери.

— Тетушка Ача всегда верно гадает, — сказала мать, хвалясь соседкам. — Я много раз проверяла это.

Тетушка Ача не обратила на эти слова никакого внимания. Черными пальцами она развязала узелок и достала из него пригоршню камешков. Они были похожи на те маленькие камешки, которыми соседские девочки пользовались в своих играх. Только у цыганки они были разноцветные: белые, черные, серые… Разделив камешки на кучки, она закрыла глаза и начала что-то бормотать. Ее сомкнутые ресницы дрожали, и при этом казалось, что темная родинка на ее лице тоже вздрагивала. Теперь к моему страху добавился какой-то интерес, и я глядел на нее разинув рот. Все мы окаменели, словно в ожидании чуда. Словно сейчас должно произойти что-то необыкновенное.

— Жив твой брат! — внезапно проговорила цыганка. Тыльной стороной ладони она дотронулась до камешков, и они рассыпались в разные стороны. Белый камешек подкатился прямо к ногам матери.

— Вернется он! — сказала тетушка Ача, пристально глядя в глаза матери. — Он уже в пути-и!