Дела земные

— Всю ночь этот проклятый зуб болел, да так, что места я себе не находила. — И погладила свою щеку, усыпанную веснушками.

— А вы не пробовали вскипятить в воде гармолу и прополоскать рот? — посоветовала мать, которая все еще стирала, нагнувшись.

— Да все я пробовала. — Соседка опять захныкала: — Пробовала даже дым во рту подержать, не помогло.

Обе на минуту замолкли.

— Уф! Запарилась! — Мама стряхнула с рук пену, сняла с себя свитер с тесным горлом и бросила его в сторонку.

— Вот и дожили до весны, — соседка вздохнула. — Хотели мы этой осенью женить нашего Хакима… Да легко ли свадьбу сыграть? То того не хватает, то этого… А муж у меня сами знаете какой…

Соседка часто жаловалась на своего мужа. И в самом деле, Исмаил-усатый изрядно попивал. На одном месте долго не работал. Вдобавок к этому как выпьет, гонит всех из дому. Нередко соседка хватала Саиду и убегала к нам. А в полночь, когда муж успокаивался и засыпал, тихонько возвращалась домой.

— Хакимджан ваш молодой еще, — задумчиво сказала мать. — Не в этом, так в следующем году сыграете свадьбу…

— Так-то оно так, только вот сваты торопят… — Соседка опять застонала. — Нет, надо выдернуть этот проклятый зуб и вставить новый. Вчера заикнулась мужу об этом, а он и говорит: мол, ежели отец твой зарыл для тебя кувшин с золотом, тогда вставляй… Не знаю, что и делать, придется отдать, наверно, единственное украшение — золотой браслет. Ведь стыдно будет ходить беззубой.

Склеив наконец бумажного змея, я стал прилаживать к нему камышинку, а она возьми и сломайся. Полбеды, если бы только это, но, как назло, порвалась и бумага, а я с таким трудом выпросил ее у старшего брата. Все теперь кончено. Я чуть не заплакал от досады. И топнул по змею ногой.

— Ну, — сказала соседка, — что случилось, зятек?

— Сломался.

— Попроси старшего брата, он тебе другой смастерит.

Да уж, он смастерит! Что, у него других дел нет, что ли? С утра до вечера пропадает в школе.

Со злостью я еще раз придавил змея ногой и выбежал на улицу. Вернулся домой только вечером. Во дворе на веревке висели брюки, рубашки… Тут же, в сторонке, валялась моя тюбетейка, которая после наших игр превратилась в грязный кусок тряпки. Мать возилась в темноте под миндалем.

— А, чтоб тебе пусто было, коза еще не доена, — сказала она, увидев меня. — Пойдем, подержишь.

Хоть наша коза была тихой и смирной, но иногда показывала свой норов, брыкалась, пока ее доили. Приходилось, стоя на коленях, крепко держать ее за задние ноги. Занятие это не очень мне нравилось, и, понимая, что сегодня оно выпало на мою долю, я хотел было сбежать, но мать рассердилась:

— Когда же ты наконец человеком станешь, негодник! Тебе уже девять лет, а ты только и знаешь, что шляться по улице! Никакой от тебя пользы!

— Мне не девять, а восемь, — буркнул я.

— Замолчи! — прикрикнула мать, и я нехотя поплелся за ней, чтобы держать козу за ноги. Мало того, что она все время дрыгает ногами, пока ее доят, она еще может ни с того ни с сего оросить тебя так, что потом целый день будешь сушиться…

Мать быстро подоила козу и велела мне:

— Отвяжи-ка этих негодников!

Я отвязал козлят, и они весело подбежали к своей козлихе-матери. А мать перелила молоко в большую глубокую глиняную чашу и снова направилась к миндалю. Что-то она там искала.

— Что вы ищете? — спросил я, подойдя к ней.

Мне показалось, она уже сожалела о том, что отругала меня. Она похлопала меня по плечу.

— Ничего. Иди, поешь, небось проголодался. — Затем вдруг выпрямилась во весь рост и воскликнула: — Ой, каким ветром занесло? Ассалям алейкум!

Я обернулся и увидел свою тетю, сестру отца, которая стояла шагах в трех от меня. Мать смутилась, что не сразу увидела гостью, и пошла ей навстречу с распростертыми объятиями. Тетя у меня красивая, с черными глазами и бровями, на лице у нее родинка. Но вот только уж очень властная. Каждое слово она выговаривает так, точно гвоздь в стену вбивает. Мать ее побаивалась. Знала, что если не оказать ей должного почтения, то несдобровать потом.

— Ну? — спросила тетя громко. — Почему у вас такой кислый вид, будто у нищего, который потерял свой хурджун? А, невестка?

— Да нет, это я так… — промямлила мать. — Серьга одна выпала. Только что была в ухе.

Гляжу, а у матери и впрямь в одном ухе нет серьги. Мать очень берегла эти золотые, в форме полумесяца серьги, часто хвалилась, что это подарок свекрови.

— Ладно, найдется, — сказала мать тихо. — Если здесь упала, куда денется.

— Гм! — Тетя грозно повела бровями. Хоть и темно было, а я это ясно увидел. — Ишь какая богатая нашлась. Надо найти сейчас же.

Тетя отдала мне узелок, который держала в руке, и сама принялась искать на земле серьгу.

— Оставьте, сестра, — сказала мать, осторожно тронув ее за плечо. — Пойдемте в дом. Скоро брат ваш придет с работы.

— Всегда так бывает, — сказала тетя, не поднимая глаз от земли, — лошадь работает, а ишак ест. — Потом вдруг резко вскинула, голову и поглядела матери прямо в глаза: — Кто-нибудь заходил к вам сегодня?

— Никто. — Мать на минутку растерялась и тихо добавила: — В обед заходила Шаропат-апа. Это…