Дела земные

«Интересно, о чем они говорят?..» — она вслушалась, как двое туристов, остановившись неподалеку, громко, словно зная, что их никто не понимает, разговаривают по-английски, и пожалела, что плохо учила в техникуме иностранный язык. Слушаешь, но разбираешь с трудом отдельные слова только, и то не вспомнить, что они значат. А как бы хорошо было сейчас заговорить с Анваром по-английски, то-то бы удивились эти важные дядьки!.. Мукаддам представила, как они изумленно глядят ей вслед: «О, эта красивая узбечка так чисто говорит по-английски! А еще рассказывают басни о том, что Восток — отсталый!» — «Да ну, разве вы не помните, что Авиценна и Улугбек…» — «Нет, но женщина! Где же паранджа, чадра… И такая красавица!»

Мукаддам вздохнула, улыбнулась и решила, что, когда выйдет замуж, непременно будет ходить на курсы английского языка. Анвар ей поможет, он, кажется, хорошо знает английский.

— Анвар-ака, о чем они говорят, вы понимаете?..

Анвар прислушался:

— Они говорят, что после землетрясения Ташкент потерял свое лицо. Стал похож на обычный город с некрасивыми стандартными домами. И жить в этих домах, наверное, неудобно.

— Это правда… — Мукаддам вздохнула. — Но все же хорошо, что людям теперь есть, где жить. Ведь многие остались без крова…

— Да… — Анвар кивнул и снова замолчал, опустив голову. Какие-то мысли мучили его. Мукаддам видела, как несчастно кривятся у него губы.

— Что с вами, Анвар-ака? — спросила она, дотронувшись до его руки. — Последнее время вы такой грустный-грустный… И молчите всегда. Вам скучно со мной?

Слукавила, конечно: в общем-то она догадывалась, почему Анвар стал так подавлен и грустен. Конечно, он почувствовал, что с тех пор, как она увидела Алимардана, в ней проснулось любопытство к этому злому, будто всеми обиженному парню. Чудак: ведь это простое любопытство — и ничего больше тут нет. Глупый!.. Ей захотелось подбодрить Анвара: пусть он сделается наконец, посмелее. Ведь он любит ее!.. Или лет?

— Что вы, Мукаддам-хон! — Анвар выпрямился, в глазах его засветилась нежность. — Мне с вами прекрасно, я бы мог вот так сидеть рядом с вами бесконечно. Мне кажется, мы слышим друг друга, даже когда молчим. Но это вам, наверное, со мной скучно? Я все молчу и молчу… Когда я один, я вам все рассказываю, говорю все-все… а когда мы встречаемся, у меня словно халва губы слепила… Вы сердитесь на меня?

— Нет… — Мукаддам поднялась. — Но мне бы хотелось, чтобы вы мне и на самом деле рассказывали это «все-все»… Я вас чувствую, какой вы, но не знаю… А ведь… — Мукаддам прикусила язык, она хотела сказать: «Мы ведь скоро станем мужем и женой!» Но Анвар пока не делал ей предложения.

— Пойдемте, — сказал она. — Отец будет сердиться, если я приду поздно.

Они попрощались у большого валуна, в начале узкой улицы, ведущей в старый город. Днем здесь сидела женщина, продававшая семечки, сейчас вокруг была насорена шелуха.

Где-то неподалеку по улочке раздались шаги, и Анвар смущенно отпустил руку Мукаддам. А ей так хотелось, чтобы он поцеловал ее!.. Мукаддам вздохнула, снова вдруг почувствовав на своей талии руки Алимардана и его губы, жарко мазнувшие по щеке. Лицо ее обдало горячим.

— Прощайте, Анвар-ака, — быстро повернувшись, она пошла вверх, к своему дому. Спиной она чувствовала, что Анвар все еще глядит ей вслед, считает перезвоны ее каблучков по камням.

Мукаддам вышла из дежурки, торопливо завязывая тесемки халата. Сегодня она опять проспала и немного опоздала на работу, не успела даже позавтракать. Ехать до Бустанской амбулатории ей приходилось почти через весь город на автобусе, а утро было дождливым и пасмурным, она никак не могла заставить себя проснуться. И вот опоздала, три дня тому назад тоже опоздала. Хури-апа будет, наверное, бранить ее.

В коридоре горел свет, на скамейках и в креслах сидели больные, стоял привычный уже Мукаддам запах хлороформа, йода, душного, тесного помещения и еще какой-то, непередаваемый запах невеселых мыслей и плохого настроения больных людей. Мукаддам всегда непонятно чувствовала этот запах — и у нее тоскливо сжималось сердце от жалости к больным людям, особенно к детям, от ощущения своего пока что бессилия, невозможности помочь им всем.

Она быстро пошла по коридору, больные здоровались с ней, узнавая: многих она навещала дома. Какая-то девочка лет шести с крохотными сережками в ушах и бровями, соединенными усьмой в одну линию, увидев ее, вдруг громко хлопнула в ладоши и крикнула: «Здравствуй!» — и спрятала хитрое личико у матери на груди. Сидевшие рядом засмеялись, Мукаддам тоже засмеялась, погладила девочку по тюбетейке и вошла в кабинет, где принимала Хури-апа.