Дела земные

Оператор надвинул на него камеру. Глядя на воображаемых зрителей, Алимардан улыбнулся, слегка поклонился и по знаку редакторши тронул струны тара. Мелодия овладела им, он запел. Он уже не помнил себя, только чувствовал, как голос переполняет его грудь, льется, словно звон, ручья в летний день, обволакивает своды зала, подчиняет, покоряет… Когда он кончил, то снова, как бы очнувшись, взглянул в воображаемый зал, улыбнулся, тихо наклонил голову. Камера отъехала. Выходя из комнаты, он кивнул с улыбкой редакторше, восхищенно поднявшей кверху приветственно сжатые ладони. Он стал знаменитым, он чувствовал это.

В коридоре его обхватил за плечи Анвар:

— Молодец, как ты прекрасно пел! Ты покорил всех без исключения!.. Я знал, что это будет!

Алимардан усмехнулся, высвобождаясь:

— Спасибо. Я, пожалуй, пойду. Ты что, должен еще остаться?

— Нет, мне можно тоже уйти. Пойдем, я поеду с тобой в Бустан, зайду в поликлинику.

— К Мукаддам? — Алимардан многозначительно поднял брови. — Пойдем…

Вечер был теплым, тихим. Алимардан помахал рукой, останавливая такси. Скрипнув тормозами, машина с зеленым огоньком замедлила ход, шофер высунулся из окошечка:

— Вам куда, джигиты?

— В Бустан.

— Туда на своей машине поедешь, дорогой! — насмешливо произнес шофер и дал газ.

Алимардан стиснул зубы от ярости, потом усмехнулся.

— Ну что ж, — сказал он. — На своей так на своей. Уговорил, пожалуй.

Покуда же они добрались до Бустана, как всегда, на автобусе.

Друзья шли рядом по улице кишлака, но молчали, думая каждый о своем. У поворота, где им надо было расходиться, Алимардан остановился и спросил:

— Так ты в поликлинику?

Анвар кивнул.

— Сегодня Мукаддам во вторую смену работает, по-моему. Мы давно не виделись, я соскучился. — Он взглянул на насмешливо сощурившегося Алимардана и покраснел. — Ты зря смеешься. Ты другой человек, ты не любил никогда, понимаешь… А я люблю ее. — Анвар вздохнул, взглянул на небо, вздохнул еще раз, чтобы сладить с комком, подступившим к горлу. — Мне трудно с ней, она странная… То все вроде бы хорошо, а теперь, уже дней десять, она вообще избегает меня, не хочет разговаривать. Понимаешь… Я не могу так больше, надо выяснить все.

Алимардан не отрываясь смотрел на лицо друга, неярко освещенное уличным фонарем. На худом, тонкокожем лице этом можно было прочесть все, что сейчас чувствовал Анвар: и отчаяние, и надежду, и какие-то неясные еще подозрения.

— Я женюсь, — сказал Алимардан негромко.

Анвар, точно просыпаясь, взглянул на него, удивленно поднял брови.

— На ком? Вот это новость!

— На Мукаддам.

— Что ж ты раньше ничего не говорил? — начал Анвар и вдруг замолчал. — На какой Мукаддам? — переспросил он.

— На той самой… — Алимардан, повернувшись, пошел по направлению к дому. Некоторое время за спиной его не раздавалось ни звука, потом послышались торопливые шаги.

Анвар догнал его и резко дернул за плечо.

— Ты что? Разве так шутят? Мы же друзья все-таки!..

— В этих вещах, знаешь… — Алимардан сплюнул сквозь зубы и прислонился к стволу тутового дерева. — Какая дружба в таких вещах, ты что?.. Потом бывают обстоятельства, когда вынужден жениться. Ничего не поделаешь… Да ты пойди, расспроси ее саму…

Алимардан говорил негромко, медленно, глядя в упор в лицо Анвару, и видел, как лицо это искажается, губы начинают дрожать. Потом Анвар тряхнул головой и провел ладонью по лбу.

— Да брось ты… — прошептал он. — Брось, не дури.

Он поднял глаза, надеясь увидеть на лице Алимардана улыбку, но не увидел ее.

— У меня с ней было… — грубо сказал Алимардан и посмотрел на Анвара с ненавистью. — Понял ты, растяпа? Пока ты ахал да охал, я…

Анвар, чувствуя, что сейчас потеряет сознание, застонал и ударил со всей силы Алимардана кулаком в лицо. Ударил еще раз, потом повернулся и побежал.

Алимардан медленно вытер кровь с разбитых губ, постоял, опершись спиной о ствол тутовника, затем не торопясь пошел домой.

7

В окнах поликлиники горел свет. Анвар взбежал на каменное крыльцо, рванул дверь и, промчавшись мимо испуганно отстранившейся уборщицы, распахнул дверь дежурки. Мукаддам сидела за беленьким ординаторским столом, переписывала истории болезни. Лицо ее было печальным и прекрасным. Сердце Анвара заболело от горя и нежности.

— Мукаддам? — прошептал он.

Мукаддам подняла голову и вдруг вскочила. Щеки ее побледнели еще больше, губы упрямо и гордо сжались.

— Это правда, Мукад? — спросил Анвар, уже зная, что она ответит, и ожидая, надеясь, что все-таки скажет удивленно: «Что правда? О чем вы?..»

Мукаддам молчала, глядя в стол, смяв в тонких пальцах телефонный провод. Потом подняла голову.

— Да… — проговорила она. — Правда. Уходите…

Анвар постоял, держась за косяк двери, потом швырнул дверь с силой, выкрикнул грубое слово и выбежал на улицу.

«Гадина, гадина! — повторял он, вышагивая кишлачной улочкой так быстро, словно у него земля горела под пятками. — Ох, какая гадина, какая змея подлая, какая подлая гадина…»