Дела земные

Алимардан вскочил в одних трусах, подошел к окну, раздвинул занавески. Было пасмурно, ночью видно, прошел дождь, земля во дворе была темной, однако гладкой и чистой. В углу возле хлева Мукаддам старательно шаркала метлой, подметая двор. Толстая длинная коса моталась сзади, приминала широкое платье, обрисовывая изгибы спины и бедер. На Мукаддам, как положено молодой жене, были надеты шаровары-лозим, от этого она казалась длинноногой и повзрослевшей. Алимардан кашлянул, потер себе грудь, потом, взяв из вазы яблоко, отворил окно и швырнул в Мукаддам. Та испуганно отскочила, посмотрела вверх на орешину, недоумевающе обернулась. Засмеялась, увидев Алимардана в окне.

— Зачем вы кидаетесь? Я испугалась.

По узбекскому обычаю, она называла его на «вы», но Алимардан знал, что в молодых узбекских семьях, особенно в среде интеллигенции, принято теперь между мужем и женой обращение на «ты». Это ему казалось более современным.

— Кара гульча, — позвал он ласково. — Черный цветочек, пойди найди мне тапочки, что твоя мама подарила.

Мукаддам вспыхнула, улыбнувшись. Она все никак не могла привыкнуть к тому множеству ласковых прозвищ, которые придумывал для нее начитанный в газелях Алимардан. Черный цветочек, Синий цветочек, «Тиканли гуль» — колючий цветок (это когда они в шутку ссорились). «Ак гуль! Белый цветок! — шептал Алимардан, целуя ее ноги и живот. — Счастье мое, ты немая? Ты что молчишь? Тебе плохо?..»

— Какие тапочки? Вы шутите? — спрашивала Мукаддам, идя с метлой к двери. — Они же там стоят…

— Где? — спросил Алимардан, лег в постель, отбросив одеяло. — Да торопись, глупая, непонятливая, я соскучился, а ты все еще ребенок!

Он схватил смущенную Мукаддам за руки, стал целовать ее пальцы, узкие запястья.

«Сколько в нашей восточной поэзии написано красивых слов о женском запястье! — удивленно вспомнил он. — Впрочем, когда все остальное скрыто паранджой и чадрой и только беленькая ручка иногда мелькнет…»

— Я хочу сына, Мукад! — сказал он потом, лежа на спине, улыбаясь. — Пятерых сыновей, слышишь, маленькая! Ты ни о чем не думай, ни о чем не заботься, только рожай мне детей и будь красивой. Слышишь?

Мукаддам счастливо кивала, лежа на его сильной руке, робко гладила его широкую грудь, поросшую курчавым волосом.

— Ой, — вскрикнула она. — Чайник закипел.

Вскочила, оделась, повесила на плечо полотенце, взяла узкогорлый медный кувшин с водой. Подошла к абрезу — выложенному кирпичами желобу для умывания.

— Я солью вам.

— Пойду умоюсь на речку, — сказал Алимардан, сняв с ее плеча полотенце. — Там хоть поплескаюсь вдоволь.

— Разве не стыдно, — сказала Мукаддам с нарочитой серьезностью, — женатый мужчина и пойдете через весь кишлак в майке на речку!

— Ничего! — рассмеялся Алимардан. — Кому стыдно, пусть не выдают за меня свою дочку. Мне пока одной жены хватит.

Когда он вернулся, в доме было прибрано, на столике стояли масло, сахар, мед, лежали лепешки. Из носика фарфорового чайника с зеленым чаем шел пар. Мукаддам перелистывала какой-то альбом.

— Посмотрите, — улыбнулась она. — Ваши фотографии валялись повсюду, а я сделала альбом!

— Ну-ка? — Алимардан сел рядом с ней, открыл альбом.

На первой странице была приклеена старая, пожелтевшая карточка его матери — единственная, оставшаяся после ее смерти. Мать тут снималась еще молодой, но, одетая в стеганый халат и с головой, повязанной шерстяным платком, она выглядела усталой и старой. Тогда Алимардан только пошел в школу, много болел, и мать работала уборщицей на станции в двадцати верстах от кишлака. Каждый вечер она приносила ведро угля, разжигала сандал, сажала Алимардана за столик у сандала, укутывала одеялом. Сфотографировалась она для какого-то документа и все огорчалась, что вышла похожей на старушку.

— Давайте увеличим портрет нашей мамы, — сказала Мукаддам, — и повесим на стенку.

Алимардан оторвался от фотографии, взглянул на жену, улыбнулся ласково.

— Давай… — сказал он и тихо поцеловал Мукаддам в шею. — Мама у меня была хорошая… — помолчав, он добавил: — Теперь ты будешь тут хозяйка…

Не договорив, он продолжал листать альбом, разглядывая свои студенческие фотографии, групповую фотографию студенток медтехникума, где серьезная, в белом халате Мукаддам тянула тонкую шейку из-за спин подружек. На следующей фотографии был снят Анвар в украинской вышитой сорочке, он стоял возле фонтана. Алимардан поднял на Мукаддам налившиеся гневом глаза. «Она все еще любит его», — подумал он, чувствуя, как темная волна застилает его мозг. Вырвав из альбома страницу вместе с фотографией, он бросил ее Мукаддам.

— Возьмите! Можете увеличить и повесить на стену!

— Зачем? — Мукаддам растерянно отодвинулась. — Не надо, Алимардан-ака… Я же у вас ее нашла, я думала…

— Порви ее! — глухим голосом проговорил Алимардан, и по скулам у него заходили желваки. — Ну!

— Он же ваш друг… Я думала…

— А мне неинтересно, что ты думаешь! — крикнул Алимардан. — Подними фотографию.