Делай то, за чем пришел

К доске ты выходил всегда безукоризненно одетый, стройный, уверенный; только что пробившиеся усики придавали твоему лицу выражение дерзкой смелости. Отвечая, ты говорил много и быстро, что называется — без запинки, и я как-то не успевал вникать в суть сказанного тобою. Так было раз, другой, третий... Я ставил тебе «пять», как ставили тебе пятерки большинство других преподавателей: ты считался одним из лучших... На меня, хотел я того или не хотел, видимо, действовали твоя уверенность, твоя дерзость, легкость речи и даже одежда...

Да-да, и одежда! Ведь мой скромный, поблескивающий на локтях и коленках костюм... Просто в то время я не придавал «платью» никакого значения. А ты придавал, и твоя щеголеватость наверняка усиливала в тебе сознание собственного превосходства. Мы, мол, в твои годы, будем выше, достигнем большего, у нас все впереди...

Я догадывался, что иногда ты шепчешь своей соседке по столу что-то нехорошее обо мне, что-то насмешливое. А когда шел по коридору мимо тебя, стоящего с товарищами, то чувствовал, что и здесь ты проходишься по моему адресу...

А однажды на праздничном вечере ты танцевал с Олечкой Астаниной, и вы были самой эффектной. парой. Еще бы! Шибанов... его фотография на доске Почета, его фотография на доске «Наши лучшие спортсмены», а Олечка Астанина тоже в некотором роде «звезда» и гордость техникума... Ты даже слегка толкнул меня, лихо ведя свою партнершу, ты знал, что тут и извиняться-то не нужно: не мешайте, мол, не стойте в зале, где танцуют.

Да и вообще в этой необъявленной войне придраться мне было не к чему, ведь я только чувствовал, ведь я лишь догадывался... Ты мог, например, встретиться со мной в коридоре и не поздороваться, смотрел сквозь меня, будто я стеклянный. Но если через час мы сталкивались снова, ты подчеркнуто вежливо кланялся и говорил:

— Здравствуйте, Глеб Устинович.

Тем самым ты давал понять: «Захочу — поздороваюсь с вашей важной персоной, а захочу — не поздороваюсь».

Время шло.

Твои ответы у доски были все так же бойки, быстры, без единой запинки. Однако ввести меня в заблуждение, ошеломить этим фейерверком слов ты уже не мог: постепенно я начал понимать, что говоришь ты слишком «вообще»; не проникая в суть, не находя изюминки, не докапываясь до сердцевины. И время от времени я стал прерывать твое словоизвержение вопросами: «А почему? », «На основании чего?», «В чем тут соль?..»

Ты стал нервничать, раздражаться, а однажды взорвался:

— По-моему, прерывать ответ вопросами — это... это методически неверно! — и даже побледнел.

Я проглотил пилюлю и сказал:

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста.

А когда ты кончил отвечать, я, с трудом восстановив в памяти все, что ты наговорил, снова задал тебе несколько «почему». Ты сказал, что в ходе ответа разъяснял почему. Но это уже был дешевый прием.

— Тогда повторите, пожалуйста... — спокойно попросил я.

И ты «сел». Ты запутался. Я поставил тебе тройку.

В другой раз ты получил у меня двойку. И был взвинчен, мешал читать лекцию. Естественно, с моей стороны последовало предупреждение. Однако ты не унимался, и я вынужден был попросить тебя из аудитории. Группа затаила дыхание, ты с минуту таращил на меня взбешенные глаза, потом начал возмущаться. Я стоял на своем — требовал удалиться.

— А! — крикнул наконец ты, махнул рукой и вылетел в коридор.

А тот день я запомню, наверное, на всю жизнь...

Меня задержал по какому-то делу завуч, и я опаздывал на лекцию; звонок уже прозвенел. Впопыхах схватил я журнал и побежал в аудиторию. В ускоренном темпе провел перекличку и объявил тему нового занятия. Объявил и почувствовал, как пересохло во рту. Конспекта с собой не было: я забыл его в преподавательской, я даже отчетливо увидел, как лежит он на зеленом сукне, которым накрыт стол...

Конспекта не было.

Я, наверное, слишком долго молчал, так как вся группа, тридцать пар глаз, глядела на меня и ждала. Что делать? Самое логичное — извиниться, попросить минуточку посидеть тихо и сбегать за проклятым конспектом... Но тут я встретился взглядом с тобой, Шибанов. Ты, конечно, сразу же догадался, в чем дело, и усмехнулся, как мне показалось, торжествующе. И как только дверь за мной закроется, ты уж непременно постараешься разъяснить группе, куда я побежал...

Не соображая, что делаю, я начал диктовать вопросы, которые «мы с вами... сегодня... должны... рассмотреть». Головы нагнулись к столам, три десятка авторучек забегали по бумаге; это была хоть какая-то передышка: вопросы-то я помнил.

— Классификация автоматических систем с командоаппаратами, — диктовал я, лихорадочно вспоминая, какие же бывают автоматические системы... Записали.

— Второй вопрос... схема управления револьверным станком при помощи командоаппарата, — диктовал я не спеша, а сам изо всех сил старался представить чертеж треклятого устройства. Однако в памяти всплывало что-то неясное, нечеткое, что-то вообще. А в технике «вообще» — значит «ничто»…