Делай то, за чем пришел

Наконец все вопросы записаны, классификация систем дана, нужно чертить. Я перестал ходить как заводной по кафедре, взял мел, зачем-то отломил от него кусочек и повернулся к доске. Всей спиной я чувствовал десятки глаз, устремленных на меня, и среди них твои, Шибанов, черные...

Я твердил себе, что надо расслабиться, свести мышечное напряжение на нет, тогда больше энергии достанется мозгу; я об этом читал где-то и теперь говорил себе — сделай так. Однако мышцы не хотели расслабляться, более того, левое колено вдруг задрожало, будто через него пропустили электрический ток. Воздух в аудитории остекленел, все наблюдали за мной. Дурацкое положение, дурацкое, дурацкое! Я злился все больше, я позабыл обо всем на свете; кроме одного — надо вычертить схему управления, иначе крах!..

Глотнул воздух, провел осевую штрих-пунктирную линию. А потом как будто чья-то (не моя!) рука мало-помалу начала вычерчивать контур револьверной бабки. От напряжения стучало в висках, было невыносимо жарко; возможно, я гримасничал, мычал, оттягивал ухо, чесал в затылке — все возможно!..

— Глеб Устинович... уже звонок, — тихонько сказала Олечка Астанина, сидевшая за первым столом.

— Звонок? — удивился я. — Какой звонок?.. Ах, да! Ну что же... — достал платок и вытер мокрое лицо.

В аудитории зашумели, задвигались: перемена. Я попятился от доски — автоматическая система во всей своей красе распростерлась от края и до края коричневой, покрытой линолеумом, доски...

«Скорей в преподавательскую! Там на столе...»

Да не тут-то было. Ты, Шибанов, набросился на меня с вопросами, ты, видишь ли, кое-что недопонял...

Чуть ли не скрипя зубами, я стал подробно отвечать на твои вопросы. На перемену ты меня так и не отпустил: прозвенел звонок, и начался второй час лекции.

И снова нужно было расслабить мускулы, погрузиться в память, в логику, выжимать из себя все до капли, до предела.

По времени уложился точно.

Приплелся в преподавательскую, схватил перепачканными в мелу пальцами конспект; он лежал себе спокойненько там, где я его оставил, — на зеленом сукне, на самом уголке стола.

Жадно вглядывался я в слова, в формулы и, главное, в чертеж... и убеждался, что все до последней черточки, до последнего штришочка вспомнил, все как есть. Один только вопрос из всей лекции был начисто упущен. Но когда стал раздумывать, то вдруг понял, что вопрос-то этот несущественный, его и нужно было забыть!..

Захлопнул конспект и опустился на диван.

— Что с вами, Глеб Устинович? — спросила англичанка Виктория Робертовна. — У вас такое лицо... не заболели?

— Нет, — улыбнулся я, — наоборот.

С того самого дня я оторвался от конспекта. А это означало... как много это означало! Теперь я получил живую связь с аудиторией, мог более свободно распоряжаться материалом лекции: делать отступления, что-то подчеркивать, что-то опускать вообще. Теперь я мог рассказывать простыми, доходчивыми словами, мог припомнить случай из своей, пусть и небольшой заводской практики, мог шутить. Теперь можно было свободно пройтись между столами и заглянуть в ваши тетрадки. А главное, я выиграл в ваших глазах! Не знаю, правда, выиграл ли я в твоих глазах, Шибанов?..

Ты по-прежнему получал у меня тройки и даже двойки, однако спеси в тебе не убавлялось. Ты, как мог, старался внушить своим товарищам: «Глеб невзлюбил меня и режет...»

На первый мой экзамен ты явился принципиально неподготовленным. Целыми днями — и об этом знали все — ты пропадал в спортзале: ты ведь считался техникумовским «баскетбогом»!

— Можно, я возьму другой билет? — сказал ты, бегло просмотрев вопросы первого билета.

— Пожалуйста, — ответил я. — Только, выражаясь спортивным языком, судить буду уже не из пяти баллов, а только из четырех. Таков закон.

Ты взял другой билет. Отвечать напросился сразу же, без подготовки, сыпал, как всегда, словами, но все то же непонимание самой сути, все та же приблизительность. Я поставил тебе тройку. Ты взял зачетку и с независимым видом пошел из аудитории. Однако у дверей приостановился.

— Разрешите, — сказал каким-то упавшим голосом, — я еще раз попробую...

— Какой же смысл, Шибанов? — удивился я. — Ведь теперь я вас буду судить только из трех баллов...

Ты весь потух. И не уходил. Ты всем своим видом уже просил...

— Шибанов, — укоризненно сказал я, — с нашей-то с вами гордостью?..

Ты вспыхнул и ушел.

Все зимние каникулы я потратил на командировки. Побывал на двух крупных машиностроительных заводах, исписал во время поездок целую тетрадь, многое повидал и многое теперь мог порассказать.

А к тебе, Шибанов, я стал подходить с более строгой меркой, чем к другим. При одинаковых ответах — твоем и, допустим, Коркиной — я ставил ей «четыре», а тебе «три». Коркиной все дается с по́том, рассуждал я, все она берет усидчивостью. И на заводе она будет такая же. Приучив себя к систематическому труду, к кропотливому постижению сути, она с ее посредственными данными будет куда полезнее, чем такой, как ты: пришел, увидел, победил.