У Андрюхи было такое чувство, что в его жизни начинается совершенно особый этап, что уж на заводе-то он, Андрюха, должен сделать непременно что-то выдающееся, как-то себя так проявить, чтобы все удивлялись и сказали: смотри-ка, Андрюха-то! И чтобы заинтересовались им, чтобы заводские корреспонденты брали у него интервью, спрашивали:
Наташка
Людские ручейки со всех сторон стекались к проходной завода и превращались там в единую плотную реку. Река прорывалась сквозь металлические вертушки-турникеты мимо неподвижных скал-вахтеров, текла мимо доски Почета, мимо красных пожарных щитов, цветочных клумб, вдоль главной заводской магистрали; текла некоторое время, а потом делилась вновь на рукава, на ручейки, которые вливались в серые цеховые корпуса.
В одном из таких ручейков Андрюха шагал к сборочному цеху, к его широким коричневым воротам.
Когда практикантов распределяли по цехам, Андрюха попросился в сборочный. Отец Андрюхи работал совхозным бухгалтером, однако истинным его увлечением были всевозможные хитроумные устройства и механизмы. Когда Андрюха подрос, они уже вдвоем «пластались с этими железяками, язви их», как говаривала Андрюхина мать. Дом Скворцовых постоянно опутывали провода и антенны, над домом возвышался ветряк, который вырабатывал небольшое электричество для домашних нужд. Калитка же в ограду открывалась тяжело и с каким-то странным подземным бульканьем — это каждый, кто ее открывал, накачивал в баню Скворцовых с полведра воды из озера, что синело под обрывом. К субботе обычно все кадушки в бане бывали полны.
Но это было все несерьезно, считал теперь Андрюха. «Механизация сельского быта», — усмехался он. А вот собирать настоящие машины…
Миновав раскрытые настежь ворота, Андрюха достал из кармана пропуск — коричневые корочки, на развороте фотография и круглая фиолетовая печать, — и направился к табельной.
Сваренная из синевато-сизых стальных листов, табельная своей формой напоминает скворечник: в передней стенке вырезано полукруглое окошечко, а чуть пониже — полочка, на которую бросают пропуска и опираются локтями, если разговаривают с табельщицами.
Андрюха положил свой пропуск на полочку, и тотчас же Наташкина рука потянулась за ним.
Руки у Наташки узкие и нежные — это Андрюха отметил еще в первый свой день в цехе. И все думал — что за девчонка там сидит, в этом «скворечнике»? А когда на следующее утро те же руки взяли его пропуск, Андрюха громко сказал: «Доброе утро». В окошечке появилось удивленное девичье лицо; волосы короткие рыжеватые, с челочкой; глаза большие карие. Быстро взглянув в развернутый пропуск, а потом на Андрюху, девушка сказала:
— A-а, вы к нам на практику?
— На практику, — подтвердил Андрюха.
Наташка похлопала глазами, еще раз глянула на него и спросила:
— И надолго?..
— На два месяца, — слегка поклонившись, сказал Андрюха.
— Я спрашиваю потому, — начала почему-то оправдываться Наташка, — что…— Она кивнула куда-то в сторону. — Вас тут надо занести в ведомость, в табель.
— Только и всего? — нарочито разочарованным голосом сказал Андрюха.
Наташка в ответ лишь хмыкнула — ишь, мол, какой!..
Больше им поговорить не пришлось, поскольку один за другим подходили рабочие, и вся полочка перед окошком была уже завалена синими и коричневыми пропусками.
Помахав на прощание рукой, Андрюха отправился тогда разыскивать свой участок. Шел и придумывал продолжение разговора: «Девушка, а как вас зовут?», «А знаете, сегодня в «Маяковском»… Вы еще не смотрели?», «А хотите?.. Да вы не стесняйтесь: Я ведь без всякой задней мысли…», «Ну вот и отлично. Значит, в девять у входа?..»
— Доброе утро, — сказал Андрюха и в этот раз, как только Наташкина рука протянулась за пропуском.
— Здравствуй, Андрей, — Наташка высунулась из окошечка. — Мне с тобой поговорить надо. Зайди.
Как и подобает деловому человеку, Андрюха ответил:
— Только сначала загляну на участок…
— Хорошо, — кивнула Наташка.