Продолжая разговаривать, они не прекращали парную работу и незаметно, шаг за шагом, перемещались в сторону рощицы. В конце концов, оказались с ней совсем рядом и тут вдруг расцепили руки и окружили горный можжевельник. Из зарослей на них испуганно таращились две узбекских девчушки, одна на вид лет четырнадцати, другой – немногим больше двадцати. У младшей волосы был заплетены в косички и прикрыты сверху тюбетейкой, у старшей их скрывала белая чадра. Младшая смотрела на них с испугом, старшая – с любопытством.
– Две сестры, – прорычал Ганцзалин. – Чур, я съем ту, которая помладше.
Глазенки младшей вспыхнули ужасом, но старшая только заливисто рассмеялась.
– Какой вы смешной аксакал, – заливалась она, – у нас тут не принято есть детей.
– А что у вас принято? – спросил Загорский, улыбаясь.
Старшая девушка остановила на нем долгий взгляд, потом улыбнулась так же лучезарно, как и Загорский, и отвечала:
– Не скажу. Догадайтесь сами!
С этими словами она шлепнула младшую, и та стремглав помчалась к аулу.
– Как тебя звать? – спросил Нестор Васильевич у старшей.
– Нуруддин, – отвечала та и, смеясь, отвернула лицо в сторону.
– А меня звать Ор… – Загорский запнулся, забыв на миг, что он – британский гордец, но тут же и спохватился. – О, как это говорить по-вашему, когда английский, как перевести, совсем не знай…
– Твоя есть Митчелл, – пришел ему на помощь помощник.
– О да, есть, есть, очень есть. Митчелл Джек есть моя, – подтвердил Загорский, разглядывая смеющуюся девчонку. – А его есть Ган, его есть китаец.
– Китайцев видели, – сказала Нуруддин, – Китай здесь рядом. Правда, и англичан тоже видели.
Загорский заинтересовался: откуда? Нуруддин отвечала, что при басмачах советниками часто состояли британцы.
– И много здесь есть басмач? – полюбопытствовал Нестор Васильевич.
– Много есть, мало тоже есть, – отвечала девушка.
Загорский удивился – как это понимать? Понимать это следовало так, что до сих пор в горах и долинах оставались еще как крупные бандитские соединения, так и совсем мелкие отряды. Советская власть, конечно, с ними борется, но побороть их непросто – чуть чего, спрятали оружие и рассыпались по аулам. Поди пойми, кто тут басмач, а кто обычный дехканин.
Нестор Васильевич осторожно забросил удочку, сказав, что басмачей тоже можно понять – они борются за свою родину и за свою религию. Нуруддин уперла руки в боки и заявила, что ни за какую родину они не борются, а религия у них одна – деньги и драгоценности.
– О, это у всех такая религия, – вздохнул Загорский.
– И у вас тоже? – спросила девушка. – Вы тоже верите только в деньги?
Загорский с некоторым сожалением отвечал, что он выродок рода человеческого. Он ученый, и единственное, что его по-настоящему интересует, так это приемы разных видов борьбы. Он собирает их по всему свету, потом надеется издать многотомную энциклопедию «Боевые искусства народов мира».
– А вот это, что вы с ним делали, – Нуруддин кивнула на Ганцзалина, – это какая борьба?
Загорский объяснил, что это такой вид китайской борьбы, называется Кулак великого предела, по китайски – тайцзи́-цюáнь. Вообще-то в Китае много видов борьбы, некоторые известны уже как минимум полтора тысячелетия. Тайцзицюань по сравнению с ними – довольно молодая борьба, но очень изощренная и сложная.
– Сколько же ее надо тренировать, чтобы стать большим пехлеваном? – спросила девушка.
Загорский пожал плечами. Смотря как тренировать. Если усердно, то основы постигнешь года за три и сможешь уже защитить себя. Лет десять-пятнадцать нужно, чтобы достигнуть мастерства. Ну, а совершенствоваться можно всю жизнь.
– И сколько же вы совершенствуетесь? – спросила девушка.
Но англичанину этот вопрос почему-то не понравился, и он неожиданно сменил тему. Лэтс, сказал, дроп зэ сáбджэкт[31]
. Ты ведь не из этого аула? Сестру твою я раньше видел, а тебя – нет.Девушка кивнула – сюда она в гости приехала, к тете. А тут уже, оказывается, несколько дней весь аул гудит: невесть откуда явился великий иностранный пехлеван, всех побеждает, сам старый Достон-Палван ему поклонился, вот до чего великий этот богатырь. И очень, говорят, надменный. Сказал, что у нас тут нет настоящих борцов, что он любого на ладонь положит и другой прихлопнет.
– Я не есть так говорить, – воспротивился Загорский. – Но я правда не вижу тут сильных бойцов. Может быть, курэш – молодая борьба и не успела еще стать хорошо. Потому и борцы ваши такие слабые. Мне обещали, что приедут лучше.
– Может, и приедут, – Нуруддин улыбнулась. – А вы ждите, теперь уже недолго осталось.
И, сверкнув напоследок белозубой улыбкой, она побежала через рощу прочь. Загорский озабоченно посмотрел ей вслед, потом повернулся к Ганцзалину.
– Что скажешь, друг мой?
– Красивая девушка, – признал Ганцзалин.
Но Загорский, похоже, думал о другом.
– Необычная девушка, – сказал он. – И очень любознательная. Хотя, в сущности, все девушки в ее возрасте очень любопытны. Но в этой есть нечто такое, чего нет в обычных барышнях ее лет.
– Это хорошо или плохо? – спросил Ганцзалин.
– Пока не знаю, – отвечал Загорский задумчиво.