Дело генерала Раевского

Перед этим условия капитуляции писал начальник штаба Раевского генерал Орлов, начавший войну поручиком. Раевский приказал ему не вносить в условия капитуляции пункт о сдаче ключей от Парижа. Когда сам Александр спросил Раевского, чем он руководствуется, исключая это условие, герой Смоленска, Бородина, Малоярославца, Красного и Лейпцига ответил: «Ваше Величество, народы не всегда виновны в том, что с ними предпринимают их повелители. В интересах будущего двух великих народов, волею судеб ныне враждующих, нет смысла унижать французов». Если бы Раевский знал, как благодарен был ему тогда Александр Первый!

А случай второй произошёл буквально через три дня. После торжественного парада благодарный Александр поздравил Раевского с присвоением ему графского достоинства. Раевский тогда сказал: «Ваше Величество, уходя из Смоленска, я бросил на произвол неприятеля двадцать семь тысяч раненых солдат наших; не отразив неприятеля от Москвы, я отдал на поругание величайшие святыни наши. Память павших по моему недостоинству воинов и селян России не позволяет мне сейчас возвыситься над теми, кто уже никогда не встанет из приютов их кончины». Эти слова генерала были пострашнее того зайца, который прыснул из-под копыт Наполеонова коня при переправе через Неман.

Раевский был всегда немногословен и решителен со всеми: с царём, с солдатом, с другом, с сыном и дочерью».

5

«Князь Сергей Григорьевич Волконский, отменно знатный и необычайно богатый человек, — продолжал своё чтение Олег, а Наташа равномерно перекладывала прочитанные страницы в отдельную стопку, — являл собою блистательную партию для любой знатной невесты. Прекрасный человек. Красавец с высоким лбом, открытым умным взглядом из-под крылатых бровей, с изящными элегантными усами, чуть приоткрывающими чувственные губы. Уши, как две жемчужные раковины, ловили каждый шорох, каждый звук очаровательного пения. Пела Мария, сидя за клавикордами, эта смуглая, покрытая каштановым загаром брюнетка, с округлым, изящного очертания носом и с мечтательными глазами. Губы её, чуть капризно обозначенные, вдохновенно и плавно произносили слова, которые как бы полёт обретали в устах её. Она сама себе аккомпанировала и сама в себя вслушивалась. Волконский, стройный красавец с генеральскими эполетами, любовался ею, стоя у окна в кругу гостей хозяина. Волконский был и ростом высок, не только знатностью.

Его взял под руку Раевский и подвёл к Марии:

   — Мари, позволь тебе представить князя Сергея Григорьевича Волконского.

С тех пор Волконский часто стал бывать в доме Раевских. А однажды летним тёплым утром, когда роса ещё сверкала на влажных устах цветов, отсылающих в небо ароматы свои, отец пригласил к себе дочь. Глядя на Марию прямым и твёрдым взглядом, от которого у Марии обыкновенно теплело на сердце, сказал на этот раз повелительно:

   — Князь прекрасный человек, из хорошей семьи, и я уверен, что ты будешь с ним счастлива. Я уже дал своё согласие. Мы все должны этому радоваться. Теперь ступай. Через месяц — свадьба.

А время летело стремительно. Император Александр Первый посетил в Александро-Невской Лавре старца Алексея. Мрачная картина предстала глазам государя: обитые чёрным сукном до половины высоты стены, большое распятие с предстоящими Богоматерью и евангелистом Иоанном, чёрная длинная скамейка вдоль стены. Пред иконами скорбная лампада. Пал перед Распятием схимник и обратился потом к императору:

   — Государь, молись!

Александр склонился перед Распятием и пал пред ним.

Стоял в келье чёрный гроб, лежала в нём схима и всё приготовленное на случай погребения.

   — Всяк живущий о смертном часе своём должен помнить каждый час, — сказал старец наставительно.

Государь молчал, он молился. Лицо его приняло невыразимо болезненное, страдальческое выражение.

   — Ты государь наш — и должен быть над нравами. Ты сын Православный Церкви — и должен любить и охранять её, Так хочет Господь Бог наш, — сказал старец строго.

Разговор был долгий. Александр Первый вышел от старца весь в слезах. Ему в душе восстановилась встреча совсем недавняя с великим старцем Серафимом, там, в пустыне, среди глуши Саровской.

   — Начался род твой в доме Ипатьева и кончится в доме Ипатьева, но иного. И будет дому твоему триста лет и три года... Он начался Михаилом и Михаилом кончится... И будут тогда рушить храмы, святые мощи выбрасывать и бесноваться вокруг их, а люди будут убивать друг друга хуже зверей... — вещал Серафим скорбным голосом.

   — Нашествие? — спросил тогда император.

   — Мор, — ответил старец, — великий мор, ниспосланный Господом за грехи.

Теперь государь шёл по Лавре, скорбя всем существом своим и обливаясь рыданиями. Заказал он себе тогда в монастыре панихиду. Он прибыл в Лавру к четырём часам утра. Привезла его коляска, тремя конями запряжённая. У ворот императора встретил митрополит Серафим с монахами. Император был в фуражке и шинели, снял фуражку и приложился к кресту, окроплён был святою водой. В соборе он пал перед мощами Александра Невского и долго молился. Он долго плакал.