Дело генерала Раевского

   — Да, и совершенно очевидно теперь, — продолжал Олег, словно читал с листа, — что Петербург придворный часть наиболее талантливых личностей сплотил в тайные союзы здесь, в столице, а остальных загнал в Малороссию, надеясь на неизбежное их блокирование друг с другом. За ними III Отделение следило годами, всё знало о них. Их не трогали, надеясь прихлопнуть как можно большее число разом. Между ними туда и сюда сновал с какими-то поручениями не то от двора, не то ещё от кого-то давно известный Алексей Пологов, начавший свою карьеру с доноса на Раевского из Персидского похода. Александр видел, как его буквально выводят на расправу с этими блестящими офицерами. Он медлил. Ему не хотелось марать руки. В октябре 1823 года государь делал смотр Второй армии. Бригада Сергея Григорьевича Волконского с особым блеском проследовала мимо Александра Первого, и тот подозвал к себе генерала. «Я очень доволен вашей бригадой, — сказал он тогда, — Азовский полк — из лучших полков моей армии, Днепровский немного отстал, но видны и в нём следы ваших трудов. И, по-моему, гораздо для вас выгоднее будет продолжать оные, а не заниматься управлением моей империи, в чём, извините меня, и толку не имеете». Сергею Волконскому со всех сторон посыпались поздравления. Но своему начальнику Волконский, сам по себе человек искренний, пояснил, в чём дело. Тот посоветовал Сергею Григорьевичу написать объяснительное государю письмо, которое обещал передать сам, чтобы царь понял, что Волконский перед ним оклеветан. Это Сергей Волконский и сделал. И потом, находясь при почётном карауле, встретился с царём. «Ты не понял меня, — сказал царь. — Я хотел тебе сказать, что твоя головушка прежде заносилась туда, куда ей не следовало бы заноситься, но теперь я убедился, что ты принялся за дело; продолжай, и мне будет приятно это в тебе оценивать». Именно после этого разговора Сергея Волконского стали особенно часто и настойчиво употреблять по делам тайного общества.

Мы приблизились к остановке. Автобус был, как всегда, полупустой. Условились, что я приеду через неделю, а на сборище за картошкой «в мундире» ходить больше незачем.

4

На рассвете следующего дня я ещё не проснулся, когда телефон зазвонил. Я снял трубку и услышал женский голос, который был мне знаком, но который никогда не раздавался в моей трубке. Голос назвал моё имя, и я понял, что это Наташа. Наташа попросила меня приехать к ним.

   — Когда? — спросил я.

   — Когда вам возможнее, — попросила Наташа.

   — Я могу выехать хоть сейчас, — ответил я.

   — Тогда приезжайте, — сказала Наташа и положила трубку.

5

Подходя к дому Олега, я увидел ещё издали, что здесь произошло нечто существенное. Калитка не то что открыта, её не было вообще. Размётана была и низкая ограда. Всё во дворе было как-то перемешано, со следами множества ног и покрышек машин. Снег, ещё вчера такой чистый, был перепахан и вытоптан. Вместо житницы чернел со всех сторон обгорелый скелет её. От крыши остались обгорелые чёрные стропила. Вся в копоти, помятая и встрёпанная, бросилась мне в ноги Лепка. Она бросилась без лая, а как бы требуя прибежища. Но дом был цел и на крыльце стоял Олег. Он был в полушубке, валенках с галошами, без шапки. Он издали помахал мне рукой. Из раскрытого окна помахала мне рукой Наташа.

6

   — Нам придётся продолжать наши чтения в избе, — сказал Олег и, стоя на крыльце, протянул мне руку.

   — Я вижу, они занялись вашей энтелехией, — сказал я, приблизившись и пожимая руку Олегу.

   — Это их дело, меня это мало интересует. — Олег приглашающе повёл рукою в сторону раскрытой в дом двери. — Мы ко всему привыкли.

   — Нет ли у вас необходимости что-то предпринять через меня? — сказал я, когда мы уселись за стол.

   — Никакой, — спокойно сказал Олег.

   — Нас ничего не удивляет, — сказала Наташа.

   — Я просто подумал, что у меня могут возникнуть кое-какие заботы, — пояснил Олег, — и попросил Наташу позвонить тебе, чтобы мы побыстрее закончили наши чтения.

В избе у них было так же, как и в житнице. Только над столом висела фотография листа с рисунками из рукописи Пушкина, очень умело и мощно увеличенная. Это — стихотворные строки, кажется одиннадцать, и несколько набросков женских и мужских голов. Сам внутренний ритм изображений удивительно соответствовал внутренней экспрессии стихов, которые в разных вариациях мы встречаем во всех произведениях поэта. Заметив моё внимание к этой фотографии, помещённой на стене в тёмной дубовой раме, Наташа сказала:

   — Это рисунки лиц из семьи Раевских.

   — Я вижу, — учтиво поклонился я и добавил: — Всё же меня удивляет то, что случилось.

   — Это началось, пока мы провожали вас на остановку, — сказала Наташа.

   — Меня ничего не удивляет, — сказал Олег, — ещё с детства.

   — Почему же так? В чём дело? — сказал я.