Дело Марины Мнишек

О т в е т. Давно. Собственно, вы задали не один, а два вопроса. Отвечу сперва о Сироте. Я заподозрил его с самого начала — как только услышал ваш рассказ о жалобе библиотекарши на Ушакова, будто бы Ушаков вырывает страницы из книг, а книги эти — по специальному вопросу. Фокус в том, что Ушакова я отлично знал. Если хотите, он в каком-то смысле мой крестник: в свое время я вел его дело, мы переписывались, пока он отбывал наказание, я поверил в его раскаяние. Я был в числе тех, кто добивался его досрочного освобождения. Потом Ушаков приехал к нам в город и я помог ему устроиться на работу в типографию, начать честную жизнь. И вдруг — ваш рассказ. Естественно, я заподозрил: вам пожаловались неспроста. Зная, что вы пишете о милиции, рассчитывали, что жалоба на Ушакова может дойти до нас. А Ушаков, по мнению тех, кто старался запутать следствие, — фигура такая, что может сбить с толку. Он был в заключении, он работает в типографии, он хорошо рисует, а тут еще он вырывает страницы из специальных изданий!.. То, что фальшивомонетчики как-то связаны с типографией, можно было предполагать по самому характеру преступления. «Ушаков хорошо рисует — об этом в типографии все знают, — рассуждал я. — Но вот о том, что он имеет судимость, отбывал наказание — об этом знают, собственно, только двое: начальник отдела кадров и начальник цеха, в котором работает Ушаков». Начальник отдела кадров был вне подозрений, оставался Сирота. Когда мы с вами поехали к нему, я надеялся, что он постарается усилить наши подозрения насчет Ушакова, я был почти в этом уверен, но к моему удивлению, как вы помните, Сирота отозвался об Ушакове самым лучшим образом. Впрочем, после обыска на квартире у Бурака и обнаружения чемоданов, уже тогда, проанализировав с майором Пахомовым факты, мы поняли, что если Сирота причастен к преступлению, то он должен вести себя именно так, как вел, — хвалить Ушакова.

В о п р о с. Почему? Я полагала, что именно Сирота попросил Бурака, а тот — старуху-библиотекаршу пожаловаться на Ушакова, отвлечь подозрения на Ушакова?

О т в е т. Так оно и было — попросил Сирота, когда по городу поползли слухи о фальшивомонетчиках и начавшемся следствии. Но после гибели Бурака обстоятельства изменились — милиция обнаружила у Бурака чемоданы со всем необходимым для производства фальшивых денег и, естественно, должна была считать: дело закончено, фальшивомонетчик установлен! Теперь бросать тень на Ушакова фальшивомонетчикам было излишне, больше того — рискованно: вместо того, чтобы прекратить дело, милиция могла заняться Ушаковым. Но имелось у преступников и еще одно соображение: у них не было теперь формы (кстати, если бы старая форма оставалась, ею слишком опасно было бы пользоваться — номер и серия фальшивых денег известны милиции). Но чтобы приготовить такую новую форму, требовался художник. Как тут не подумать об Ушакове — о его уголовном прошлом и таланте художника! Он оказывался чрезвычайно нужным человеком, не топить его, а обелить — вот что следовало. Кстати, это понял не один Сирота, совершенно самостоятельно к этой мысли пришла и Серафима Бурак и постаралась не только сама оправдаться в наших глазах, но и снять подозрения с Ушакова… После того как мы с майором Пахомовым проанализировали версию, я встретился с Ушаковым. Я спросил его, не рассказывал ли он кому-нибудь на работе, что был судим? Он ответил, что нет. И Людмиле Сидоровой не рассказывал? Не рассказывал. (Между прочим, Ушаков вовсе не дружил с этой девушкой). Тогда я предупредил Ушакова, что, возможно, к нему обратятся с предложением войти в шайку фальшивомонетчиков. Есть основания предполагать, что с таким предложением к нему обратится начальник цеха Сирота.

В о п р о с. И обратились?