Дело молодых

Карнаухов с невозмутимым видом допил коньяк и поставил бокал на стол.

– Юра, вот только не надо пытаться испепелить меня взглядом. – Он встал из своего кресла, обошел стол и сел рядом с приятелем, положив руку ему на плечо. – Ты сам знаешь, сколько есть всяких дел, где исполнители сидят, а заказчиками и не пахнет. Причем, в отличие от твоего случая, там заказчики вполне себе живы, здоровы и в меру упитаны. И ничего, все довольны.

– Особенно заказчики, – буркнул Реваев, понимая, что спорить в данном случае не имеет никакого смысла.

– Все довольны, Юра, – наставительно повторил Карнаухов, – в том числе наше с тобой руководство.

– Я тебя понял, Илья. – Реваев грустно улыбнулся старому приятелю. – Можешь не сомневаться, я все понял. Скажи мне только одну вещь, это Волков-старший потребовал, чтобы его сын не фигурировал в деле или…

– Или, – перебил его Илья Валерьевич. – Ты же знаешь, какие у него отношения там. – Он вновь закатил глаза к потолку. – Решили человека лишний раз не расстраивать. Конечно, это он такого сына, если можно так выразиться, воспитал. Но так ведь они оба свое наказание уже получили.

– А Валеевы?

– Что Валеевы?

– Ты не считаешь, что они имеют право знать правду?

– Да какая разница, что я считаю, Юра? Я считаю, что имею право выйти на пенсию с почетом, а не так, чтобы мне дали пинка под зад.

– Это так принципиально? – Юрий Дмитриевич повернулся к Карнаухову и смотрел ему прямо в глаза.

– Да, Юра! Для меня – принципиально. И ты не выйдешь из этого кабинета, пока не дашь мне обещание, что Валеевы про запись регистратора ничего не узнают.

Реваев несколько мгновений молча рассматривал лицо приятеля.

– Ты постарел, Илья. Раньше ты не был таким, – полковник запнулся.

– Каким? – Карнаухов вскочил с места и навис над Реваевым хищной остроносой птицей.

– Слабым, Илья, слабым. – Реваев тоже встал. – Не знаю, может, погоны генеральские на тебя так давят. Тяжело оно, золотое шитье?

– Сядь! – рявкнул Карнаухов, нервно махнув рукой. – Не подпрыгивай, я тебя и так вижу.

Тяжело ступая, генерал обогнул стол в обратном направлении и вернулся в свое кресло.

– Вопрос по записи считаем закрытым. Она не должна покинуть стены этого здания, а лучше всего, если ты просто отдашь мне оригинал и не будешь делать никаких копий.

Окаменевшее лицо Реваева не выражало никаких эмоций, лишь в глазах его поблескивали, как показалось Карнаухову, яростные огоньки, хотя возможно, все дело было лишь в солнечном свете, играющем в линзах очков полковника.

– Что там эта девица, заговорила? – сменил тему разговора начальник следственного управления.

– Что-то говорит, но в основном не по делу, – пожал плечами Реваев. – С ее слов, она ничего не знала, ни про расстрел на Лобачевского, ни о планируемом нападении на магазин. Якобы они пошли за продуктами, она осталась на улице покурить, а что было дальше, она не понимает. Все, что из нее удалось вытянуть, так это то, что в день убийства студентов они с утра поехали на Тверскую, якобы гулять. Потом Плехов вдруг заявил, что у него важное дело, и уехал. Телефон он выключил и оставил ей.

– Но сообщение же было прочитано.

– Было. Как уверяет эта девица, у нее разрядился собственный мобильник, а ей что-то надо было срочно посмотреть в Интернете. Вот она и воспользовалась тем телефоном, который оставил ей Плехов. А тут как раз пришло сообщение, и она его прочитала.

– А Волков решил, что сообщение прочитал Плехов, и поэтому спокойно сел в машину к Мирзоеву.

– Похоже, что именно так, – согласился Реваев.

– И что, ты ей веришь?

– Ну что ты, я не так наивен. – Реваев улыбнулся. – Вот только у нас ничего нет, чтобы ей возразить, так что, скорее всего, пойдет свидетелем.

– Свидетелем, – задумчиво повторил Карнаухов, – обидно, конечно, ну да ладно, не велика потеря. Я думаю, рано или поздно она все равно у нас окажется. А что сам Плехов? Не заговорил?

– А я тебе не говорил разве? – спохватился Реваев. – Он теперь все, никогда говорить не сможет. Он вообще теперь ничего не может.

– Это как так? – Карнаухов непонимающе уставился на полковника.

– Очень просто. Патрульный стрелял убегающему Плехову в спину. Одна из пуль повредила шейный отдел позвоночника, так что он теперь почти полностью парализован.

– Конкретнее можно? Почти полностью, это насколько почти?

– Головой он может вертеть из стороны в сторону и глазами хлопать. Все, что ниже шеи, парализовано.

– Ничего себе, – покачал головой Карнаухов. – Но язык-то у него, он ведь выше шеи находится. Почему он у тебя говорить не хочет?

– Я, конечно, могу тебе заключение врача принести почитать, но, боюсь, ты там поймешь столько же, сколько и я, то есть ничего.

– Нет, ты уж мне так расскажи, русским языком.

– Термин «психогенная афазия» тебе говорит о чем-нибудь?

– Юра! Я же сказал – русским языком.

– Это означает потерю речи в результате перенесенного шока.

– Шок, я думаю, со временем у него пройдет. Так что заговорит, никуда не денется.

– Как сказать, учитывая то, что парализованным он остался навсегда.

– Ну знаешь, человек ко всему привыкает.