Дело о Медвежьем посохе

Ася поежилась и оглянулась на мальчишку. Тот не проявлял никаких признаков беспокойства, явно не собирался сбегать и вообще выглядел очень умиротворенным. И Оболонская продолжила:

– Я тоже пошла в лес. Думала найти этих мужчин с ребенком первой и предупредить их о том, что на них началась нешуточная охота, но не успела – прямо при мне на них напали. Была ужасная бойня, их били чем ни попадя, все кричали, такая суматоха… А я в овраге спряталась и видела оттуда, как мальчик в этом бедламе затерялся и убежал. Смотрю – скачет, как козлик, прямо на меня, и так он в этот момент на Николеньку моего был похож, у меня аж сердце сжалось… Коленька-то в бабушку пошел, татарскую княжну, глазки такие же раскосенькие… Эти все стреляли и стреляли, и уже совсем рядом с мальчиком пули свистели, так что я его за ноги стащила к себе в овраг и телом своим прикрыла. Сверху мы еще лапником обложились, так и переждали, пока все не кончилось.

– Как же они вас не заметили?

– Сама не понимаю, Георгий, но только в этот момент я почувствовала такую благодать, словно не в овраге лежала, а на цветущем лугу… и не с японским мальчиком, а со своим сыночком. Так мне стало хорошо и бестревожно, что даже вылезать оттуда не захотелось. После такого я, конечно, этого мальчишку отпустить никак не могла. Но что же мне было с ним делать? Забрала к себе, на каторгу, никому не сказала, прятала его ото всех, тайком еду носила. Хотя ел он очень плохо. За весь день дай бог чтобы пару травинок сжевал, зато чай любит. Может очень долго с кружкой сидеть, смотрит в нее, смотрит, отопьет глоточек и дальше глядит, будто какие-то письмена читает на дне…

– И что же, – изумился Родин, – неужто никто не заметил, что ты целого человека укрываешь?

– Как не заметить? Заметили все бабы, но смолчали. Тут, на Сахалине, такой закон, что беглых принято покрывать. Хоть и не любят они меня, чистопробные каторжанки, но язык держали за зубами, потому как знали: кто беглого выдаст, сразу с жизнью попрощается.

– А чего твой беглый молчит все время?

– Он немой. Немой, но все понимает. И очень умненький! Представь только, каждый раз он чуял, когда ко мне с проверкой надзиратели нагрянут, и всякий раз перед этим убегал в лес. Я сначала переживала, за ним кидалась, но потом поняла – это он только на время проверки сбегает. Переждет там денек и возвращается ко мне. Золотце мое! – Оболонская с нежностью погладила мальчика по голове и затихла.

– А кто на них напал, ты видела?

– Я не видела лиц и имен никаких не слышала, но сделать это мог кто угодно. Сам мальчик, как ты понимаешь, мне рассказать не может, пишет иероглифы, ручками показывает, но я понять не могу. – Она вздохнула. – А мне тогда в лесу так страшно стало, когда пальба началась, что я сразу спряталась. Недосуг мне было бандитов разглядывать, да и все они на одно лицо – злые, страшные, немытые. Благородные вроде тебя разве будут на ребенка охотиться, чтобы затем его продать?

Тут Родин вспомнил, что на самом деле и его в каком-то смысле можно назвать одним из охотников на ребенка, а из-за последней телеграммы Бориса ситуация и вовсе стала какой-то неудобной: найди, мол, япончика, приведи на площадь… Почему на площадь? Думать и анализировать в состоянии крайнего истощения и с сотрясением мозга у Родина получалось плохо, и он продолжил свой пристрастный допрос:

– Ну а сейчас-то вы как в лесу оказались?

Оболонская посмотрела на него внимательно и категорично заявила:

– Тебя пришли спасать.

– Меня?! От чего же?