Дело всей России

Утро было теплое, но хмурое. Такую погоду обычно называют грибной. Рассвет начинался по-осеннему лениво. Дали медленно освобождались от белесой поволоки ночных туманов, казалось, земля так крепко разоспалась, что никак не может сразу разгуляться, повеселеть.

Примерно на половине пути они нагнали уныло, враздробь шагающую колонну, сопровождаемую усиленным конным и пешим караулом. Это гнали арестантов, названных Аракчеевым главнейшими бунтовщиками, из Волчанска и Змиева. Арестанты шагали по четыре в ряд, у каждого руки были заведены назад и крепко связаны, причем веревка была перекинута от одного к другому и от шеренги к шеренге, так что в один обхлест охватывала всю партию, что исключало возможность побега или неповиновения во время перегона.

Рылеев, пока тройка шагом объезжала колонну, жадно всматривался в скорбные лица непокорных поселенцев, питая к ним не только чувство сострадания, но и любовь, как к истинным народным героям. В колонне были и юноши годов восемнадцати, и зрелых лет мужики лет под сорок пять. На одних была полная форма уланов, на других — разномастная поселянская одежда.

Рылеев видел злобные, полные остервенения взгляды арестантов, исподлобья обращенные к нему и Бедряге. До слуха его долетал презрительный голос из глубины колонны:

— Слетаются стервятники... Боятся опоздать к кровавому завтраку...

Понял — проклинают его и Бедрягу. И в душе благословил такое проклятие. Они правы... Они ни в чем не виноваты... Откуда им знать, кто и зачем мчится мимо них в Чугуев?

На самом подъезде к городку им привелось обогнать еще одну такую же опутанную веревкой партию арестантов. Здесь у некоторых на руках и ногах звякали цепи, будто на разбойниках и убийцах. Рылеев распорядился, чтобы ямщик не обгонял толпу, но колонна, без всякой к тому команды, вдруг сама остановилась, как бы приказав едущим, чтобы они скорее убирались с глаз долой. Пришлось подчиниться такому молчаливому приказанию тысячной толпы арестантов. Рылеев и на этот раз не отрывал жадного взгляда от колодников. И здесь его приняли за какого-то правительственного чиновника, подручного Аракчеева. В толпе арестованных, чтобы он слышал, громко сотни голосов проклинали Аракчеева за его страшную затею с поселениями.

Все ругательства, все поносные слова, какие только застряли в памяти и какие только можно выдумать, раздавались в колонне.

— Эй, вы, чернильное племя, канцелярские богатыри, передайте своему выморочному Ракчею — отольются ему наши кровавые слезы.

Рылеев, повернувшись лицом к колонне, поднял руки над своей головой и изобразил рукопожатие — дружеский знак.

В это утро солнце так и не показалось на небе. Чугуев казался присмиревшим перед грозой.

В полдень на главной городской площади против деревянного дворца на горе ударили в колокол, сзывавший всех, кто не попал под арест, на полковой плац. От таких приглашений не принято отказываться. Старые и малые покидали жилища и направлялись на окраину, на плац. Там уже тремя толпами стояли арестанты, пригнанные из Змиева, Волчанска, выведенные из каменной чугуевской конюшни. Их окружали конные и пешие пехотинцы. Сюда же пригнали депутатов чугуевских, что были арестованы Аракчеевым в Харькове.

Барабанщикам было приказано бить в барабаны, как бьют при наказании шпицрутенами.

Чугуевский комендант полковник Салов, терзая лошадь шпорами, носился из конца в конец по полуразоренному городку, чтобы проверить, все ли вышли на плац. Его сподручные из действующего уланского эскадрона хлестали плетками всякого, кто, на их взгляд, слишком мешкал около своей калитки.

Рылеев с Бедрягой, оставив ямщика с тройкой во дворе у Ветчинкина, пошли на взрытую гору, чтобы обозреть с нее чудесные по красоте своей окрестности. Они остановились на одном из уступов горы, с которого хорошо был виден весь безукоризненно выглаженный лопатами, как паркет, ровный, просторный плац.

По Харьковскому тракту мчался длинный аракчеевский поезд. Спереди и сзади скакали конные драгуны с саблями наголо.

Поезд остановился на свободной от людей части плаца. Оглушительный барабанный бой разносился далеко за Северский Донец и Чугуевку, зловеще оповещая не только жителей, но и все холмы и рощи о наступлении для Чугуева черного дня.

Несколько тысяч поселян, которым удалось спастись от ареста, стояли нестройной отдельной толпой на противоположной от арестантов стороне плаца.

Аракчеев неуклюже вылез из кареты, ему подвели белую лошадь под черкесским седлом поверх красного махрового ковра с золочеными кистями. На нем был общий армейский мундир серого цвета, темно-зеленые панталоны и форменные сапоги. По-стариковски, тяжело, с помощью стременного он вскарабкался в седло и поглядел через лорнет на плац, запруженный арестантами, вольными чугуевцами и войском. Следом за ним и все члены следственного комитета сели на лошадей.

— Что твои барабанщики словно мертвые? — бросил он упрек Лисаневичу. — Может, ждут заменить кожу на барабанах? Я могу... Только не привез с собою запаса, придется взять замену на месте, здесь, на плацу.