Дело всей России

Лисаневич немедленно послал к барабанщикам адъютанта. Через минуту и без того оглушительно трещавшие барабаны загремели осатанело.

— Депутаты доставлены из Харькова? — спросил Аракчеев присмиревшего Муратова.

— Доставлены, сиятельнейший граф, в точном соответствии с вашим приказанием! Вон они!

— Поставить их сюда ближе, — распорядился Аракчеев.

Депутатов поставили отдельной кучкой, всего в нескольких шагах от Аракчеева и его многочисленной свиты.

— Первейшие возмутители отобраны? — обратился Аракчеев к Клейнмихелю.

— Отобраны и доставлены сюда с завязанными глазами, как приговоренные к смерти.

— С богом, приступим к делу, — сказал Аракчеев и направил лошадь на толпу.

Остановившись перед пленными и неплененными чугуевцами, объявил:

— Слушай — и каждый мотай себе на ус. Не намотаешь — не только ус, но и голову потеряешь. Я все слышал, что вы затеяли, чего добиваетесь. Депутаты сказывали. Но вы забудьте думать о своей глупости, она неисполнима. Запомните, на носу себе зарубите: я друг царя, и на меня жаловаться некому, можно жаловаться только одному богу. Не запрещаю. Даже помогу всякому из вас, кто пожелает первее других принести на меня всевышнему жалобу. Помогу, как истинному христианину подобает.

Рылеев с Бедрягой спустились еще одним уступом ниже и оказались совсем близко к плацу. Здесь собралось много разных обывателей — смотреть на проведение экзекуции никому не возбранялось, а наоборот, такое любопытство всячески поощрялось.

— Перед вами вся правда в живых лицах — весь военный суд. А я этой правды — шапка. Суд состоялся. Ни один бунтовщик не ушел и не уйдет от кары справедливой. Однако монаршья и моя милость безграничны. Дарую вам несказанную государеву милость: лишение живота заменяю шпицрутенами, каждого через тысячу человек по двенадцати раз! Но и на этом милость моя и государя моего не кончается, — продолжал кричать Аракчеев, привстав на стременах. — Тому, кто падет на колени и принесет чистосердечное раскаяние в своем злокозненном преступлении сейчас же, здесь же будет объявлено помилование. Будут помилованы и все те, кто принесет мне возмутительные бумаги с подписями главных затейщиков, кто поможет нам открыть наиглавнейших преступников, что до сих пор скрываются бегством. Выводи первую партию!

Под бешеный бой барабанов длинным живым коридором в два ряда выстроилась тысяча пехотных солдат. Подъехала подвода, груженная отборными шпицрутенами. Клейнмихель, подскакав к пехотинцам, запасающимся шприцрутенами, принялся поучать, как выбрать лучший шпицрутен, как проверить его убойную силу до начала экзекуции, как класть полновесный удар во время наказания. Сотни шпицрутенов покачивались над головами пехотинцев, испытывавших варварское орудие пытки на прочность, гибкость, охватистость.

У Рылеева ознобом обдало грудь и плечи...

Среди первой партии осужденных он узнал много знакомых лиц. Это были отставные казаки, с которыми он познакомился в Харькове. Видно, всех их объявили главными зачинщиками.

— Лицом ко мне! — крикнул Аракчеев.

Арестантов повернули так, как было приказано. Рылеев признал отставных казаков Ламанова, Гудза, Санжару, Жигалева, Распопова, Жихарева, Татаринова, Трубчанинова...

— Кайтесь, мошенники! На колени падайте! Я вам в неизбывном милосердии моем к ближнему даровал живот, я же могу и отнять его, видя ваше безрассудное упрямство! — возвестил Аракчеев. — Долго вас ждать?

Ни один из отставных казаков, рядовых из хозяев, отставных и резервных унтер-офицеров не пошевелился. Такое упорство озадачило Аракчеева. Ему как-то и в голову не приходило, что на земле есть немало людей, готовых скорее умереть, чем пасть на колени.

— Ка-а-а-а-йтесь! — исступленно взревел он. — Последнее слово мое: Ка-а-а-а-йтесь! Клейнмихель! Салов! Муратов! Где палачи? Сюда! Кишки из них, разбойников, выдирайте и на палку навертывайте! Собакам на подаянье, воронам на пограянье!

Арестанты стояли по-прежнему. Рылеев, глядя на них, радовался, что ему в этот страшный день открылась во всей могучей красоте сила человеческого духа. Он готов был заплакать от восторга перед их мужеством.

Аракчеев что-то сказал генералу Лисаневичу, тот полковнику Салову. Комендант поскакал на берег Северского Донца, где стоял в запасе эскадрон улан, верных Аракчееву.

— Падай на колени, пока не поздно! — крикнул Аракчеев и указал на скачущий полуэскадрон улан с саблями наголо. — Падай! Руби головы!

Неприступное единодушие порвалось среди арестантов. А полуэскадрон уже летел по плацу прямо на упрямых арестантов. Еще каких-нибудь три-четыре лошадиных скока — и головы покатятся с плеч.

И вот один арестант пал на колени... За ним другой... Третий... Остальные продолжали стоять.

А всадники уже в пяти шагах, и в самый последний миг сверкающая сталью смерть пролетела мимо, едва не зацепившись стременами за арестантов, оставшихся стоять и перед лицом неминучей гибели.

Аракчеев счел себя посрамленным несгибаемостью чугуевцев. Его и без того большое лицо будто раздалось и вытянулось еще больше, а глаза потускнели оловянно, как у неживого.