Дельцы.Том I. Книги I-III

Борисъ Павловичъ родился въ помѣщичьей семьѣ, не особенно богатой, но болѣе чѣмъ безбѣдной и нехудородной. Маменька своевременно озаботилась о его карьерѣ. Повезли его по двѣнадцатому году въ Петербургъ и отдали въ привиллегированное заведеніе, которое тогда имѣло все обаяніе новыхъ блистательныхъ правъ. Мальчикъ хотя и сталъ покучивать года черезъ три, но на экзаменахъ отвѣчалъ бойко и вообще выказывалъ рѣчистость, ловкость и больше «себѣ на умѣ». Вышелъ онъ девятымъ классомъ и отправился, послуживши немного въ Петербургѣ, въ свою губернію, на видное для молодаго человѣка мѣсто. Въ немъ была своего рода ширь, уживавшаяся гораздо лучше съ тогдашнею размашистою губернскою жизнью. Онъ любилъ осилить дюжину шампанскаго, любилъ лошадей, охоту, безцеремонное пріятельство, вранье съ барынями. Закваска помѣщичьяго дитяти залегала въ него раньше всѣхъ другихъ. Но Борисъ Павловичъ былъ не такой человѣкъ, чтобы опуститься и заглохнуть въ губернской жизни. Онъ только выжидалъ. Въ Петербургѣ на тѣ же средства и въ мелкихъ должностяхъ (а тогда, кромѣ службы, не было никакихъ рессурсовъ) онъ жилъ бы въ пять разъ хуже. Предаваясь губернскому привольному житью, Борисъ Павловичъ сохранялъ связь съ Петербургомъ, и не дальше, какъ черезъ два года, женился тамъ на дочери военнаго сановника, сухой, некрасивой и злючкѣ. Бракъ этотъ обезпечивалъ ему дальнѣйшій ходъ въ столицѣ, когда онъ найдетъ минуту удобною для переселенія въ Петербургъ. Женатый Борисъ Павловичъ жилъ открыто, объѣдался, душилъ шампанское, игралъ въ палки по крупной, занимался собачнпчествомъ. Всѣ его любили, въ особенности холостые люди. Онъ не отставалъ отъ нихъ въ кутежахъ; но у него въ домѣ царствовало благочиніе. Супруга сразу подчинила его домашнему контролю, въ особенности по части велпкосвѣтскости и бонтона. Сидя около нея въ своей гостиной, Борисъ Павловичъ дѣлался тихонькимъ, не иначе говорилъ какъ по-французски, и только за обѣдомъ пемного распускался. Онъ получалъ почти каждый день головомойки въ тиши алькова и никогда противъ нихъ не протестовалъ. Такъ прошло два-три года. Разразилась севастопольская буря. Борисъ Павловичъ надѣлъ ополченскій мундиръ и тотчасъ же очутился адъютантомъ у одного изъ самыхъ видныхъ начальниковъ ополченія. Уже и тогда нажилъ онъ себѣ брюшко. Наружность его была самая неподходящая, даже къ армяку ополченскаго адъютанта. Распорядительностью же и ловкостью по части личныхъ сношеній Борисъ Павловичъ отрекомендовалъ себя такъ, что прямо изъ похода, который его не довелъ, однако, до Севастополя, онъ очутился на самомъ видномъ мѣстѣ по своему вѣдомству, какое только человѣку его лѣтъ можно было занимать. Вотъ тутъ-то, въ послѣдніе годы «бонапартова десятилѣтія», нашелъ Борисъ Павловичъ свою стихію, далъ надлежащее развитіе всѣмъ органамъ своего многояднаго организма. Тутъ только показалъ онъ, что можетъ пстый сынъ своего десятилѣтія произвести для процвѣтанія собственной особы. Русскимъ обществомъ завладѣла промышленная эпидемія. Акціонерныя компаніи и всякаго рода товарищества полѣзли, какъ грибы. Борисъ Павловичъ, не бывши никогда промышленникомъ, оказался самымъ способнымъ человѣкомъ для пусканія въ ходъ разныхъ предпріятій. Какъ законникъ, излагающій бойко всякое дѣло и устно и письменно, выхлопатывалъ онъ все, что нужно, въ административныхъ сферахъ; какъ человѣкъ со связями, онъ зарекомендовывалъ предпріятіе вездѣ, гдѣ нужно, и въ свѣтѣ, и у денежныхъ людей. Къ концу пятидесятыхъ годовъ онъ былъ уже директоромъ нѣсколькихъ обществъ, а супруга тянула своего Бориса по іерархіи блистательныхъ званій, и до тѣхъ поръ не успокоилась, пока его переды и зады не скрылись подъ золотымъ шитьемъ. Дѣятельность Бориса Павловича изумляла даже самыхъ стойкихъ дѣльцовъ. По своему оффиціальному положенію, онъ пользовался кредитомъ способнѣйшаго чиновника и въ каждомъ изъ предпріятій, гдѣ онъ былъ администраторомъ, въ немъ души не чаяли и считали главнымъ воротилой. Мало того, онъ не пренебрегалъ никакими дѣлами и, за десять лѣтъ до нарожденія на Руси адвокатства, явился умѣлымъ ходатаемъ по всевозможнымъ вѣдомствамъ и родамъ дѣлъ. Эту часть своей огромной дѣятельности онъ приличнымъ образомъ маскировалъ, иначе его супруга слишкомъ точила-бы его своими аристократическими нотаціями. Все умѣлъ соглашать Борисъ Павловичъ и пи одна его доходная статья не становилась въ ущербъ другой. А сумма, доставляемая этими доходными статьями, росла не по днямъ, а по часамъ. Борисъ Павловичъ могъ съ истиннымъ самоудовлетвореніемъ сказать, что онъ своимъ личнымъ умѣньемъ добываетъ себѣ процентъ съ многомилльоннаго капитала. Ему бы, пожалуй, даже и не повѣрили люди, хорошо его знающіе, еслибы онъ показалъ годовой итогъ всѣхъ своихъ получекъ. И не смотря на это, Борисъ Павловичъ еле-еле сводилъ концы и очень часто зарывался. Кутила преобладалъ въ немъ надъ всѣмъ остальнымъ. Спустить нѣсколько десятковъ тысячъ было ему втрое легче, чѣмъ заработать ихъ. Претензіи супруги и собственная любовь къ комфорту заставляли жить совершенно соотвѣтственно своимъ расшитымъ передамъ и задамъ. А остальное довершали инстинкты барина, не имѣющаго никакого другаго завѣта, кромѣ услажденія своей утробы. И въ Петербургѣ Борисъ Павловичъ давалъ ходъ позывамъ и аппетитамъ; за-границей-же предавался колоссальному разгулу. Разсказывали, что, просадивши гдѣ-то въ Висбаденѣ или въ Монако тысячъ сто франковъ, онъ попалъ въ Парижѣ въ какой-то гостепріимный домъ, гдѣ хороводился цѣлыя двѣ недѣ іи и гдѣ каждый день стоилъ ему отъ трехъ до шести тысячъ франковъ. Супругу свою онъ не любилъ возить за-границу и отдѣлывался нѣжными подарками… Иногда приходилось совсѣмъ плохо, и даже по одной исторіи Борисъ Павловичъ чуть не сковырнулся, но тотчасъ же вышелъ сухъ изъ воды, хотя и запылилъ немножко свою чиновничью бѣлоснѣжность. Года два — три онъ вообще какъ-то постушевался. Россія заболѣла новымъ пароксизмомъ промышленной лихорадки. Желѣзнодорожное дѣло стало животрепещущимъ нервомъ русской дѣйствительности. Такіе люди, какъ Борисъ Павловичъ, опять расправили крылья и очутились настоящими хозяевами житейской арены. Размѣры предпріятій удесятерились; легкость, съ какою милліоны начали попадать къ карманы дѣльцовъ новаго сорта, сдѣлалась почти баснословною. Въ одинъ прыжокъ простой смертный могъ превратиться чуть не въ индійскаго набоба. На первомъ планѣ стояли: умѣнье, ловкость, изворотливость, дерзость. Какъ же Борису Павловичу было не пуститься въ новый водоворотъ, когда онъ видѣлъ, что всякая мелюзга, неимѣющая ни его блестящихъ способностей, ни его многолѣтней практики, не за понюхъ табаку добывала милліоны? Онъ сейчасъ же распозналъ, кто нырнетъ глубже другихъ, и сдѣлался необходимымъ человѣкомъ для нѣсколькихъ желѣзнодорожныхъ міровъ. Ждала его и другая арена — биржа. Она впервые овладѣла всѣмъ деньгостремительнымъ русскимъ людомъ въ такихъ европейскихъ размѣрахъ. Борисъ Павловичъ не могъ ограничиться ролью простаго биржевика, полегонечку спекулирующаго своими фондами. Онъ былъ капиталистомъ. Сквозь его пухлые пальцы деньги протекали, какъ вода. Ему открывалась широкая дорога баржевой агитаціи. Тутъ онъ еще разъ показалъ себя. Онъ сдѣлался воротилой въ цѣломъ биржевомъ ульѣ, гдѣ мастерили всевозможные финансовые эффекты. Въ теченіе цѣлаго года Борисъ Павловичъ, какъ гоголевскій «Утѣшительный», имѣлъ въ рукахъ своихъ «ключъ рисунка» и заработывалъ страшныя деньги помощью своихъ «зайцевъ». Конечно, и это сорвалось; но широкая желѣзнодорожная струя продолжала течь и давать пищу его дѣловому воображенію и возрастающей ловкости. Самому въ концессіонеры Борису Павловичу не удалось попасть; но паи имѣлъ онъ, гдѣ только было возможно. Онъ оставался попрежнему ходатаемъ по крупнымъ дѣламъ, и распустившаяся махровымъ цвѣткомъ адвокатура не дѣлала ему опасной конкуренціи. У него оставалась своя спеціальная практика, въ которой не произносятъ въ окружномъ судѣ рѣчей, а имѣютъ интимные кабинетные разговоры. И въэтой спеціальности Саламатовъ ничѣмъ небрезговалъ и успѣвалъ всюду, приводилъ въ восторгъ своихъ кліентовъ и поражалъ ихъ своею дѣловою изобрѣтательностью.