Дельцы.Том I. Книги I-III

— Говорю тебѣ—для форсу; онъ меня терпѣть не можетъ. У него такая душенка, что онъ ни единаго слова колкаго не проститъ, а я ужь цѣлый годъ надъ нимъ потѣшаюсь. Вотъ онъ и добивается того, чтобы склонить меня на сожительство, а потомъ и куражиться надо мной. Ты это и сообрази: каковъ, значитъ, человѣкъ! Между прочимъ, вотъ какія дѣла я про него узнала. Была я зимой, незадолго до масляницы, въ купеческомъ собраніи, въ маскарадѣ. Въ залѣ нетолченная труба, давка страшная, офицеры пристаютъ, скука смердящая. Иду въ уборную. Вижу, сидитъ у трюмо маленькое домино, бѣлокурая барынька, глазки такіе хорошенькіе, только худа очень. Я закуриваю папиросу. Она ко мнѣ обращается и говоритъ такимъ пріятнымъ голоскомъ: «Позвольте мнѣ папиросочку». Я дала. Какъ-то мы тотчасъ-же разговорились, и она мнѣ всю подноготную о себѣ разсказала. Оказывается — полячка, изъ Вильно, училась въ гимназіи. Изъ дому родительскаго бѣжала, ни съ кѣмъ инымъ, какъ съ тѣмъ же милѣйшимъ Ипполитомъ Ивановичемъ. Съ нимъ она явилась сюда, съ нимъ же прижила и двоихъ дѣтей. Это бы все ничего; но, какъ ты думаешь, что онъ съ ней сталъ выдѣлывать? Разсказываетъ она мнѣ всю свою горькую судьбину. Живетъ кое-какъ работишкой и, разумѣется, должна промышлять еще кое-чѣмъ. Но дѣвушка премилая. Я было сначала усомнилась немножко; но оказалось, что все — сущая правда. Я ей обѣщала работу дать. Она по канвѣ вышиваетъ. Отыскиваю ее. Живетъ опа на Пескахъ, въ Слоновой улицѣ, платитъ за комнатку пять рублей. Ma-шина у ней швейная. На столикѣ, гляжу, альбомъ, и карточка-то всего одна единственная. Милѣйшій Ипполитъ Ивановичъ сидитъ, расчесавши свои бакенбарды. Шьетъ по канвѣ очень мило, въ мѣсяцъ зарабатываетъ рублей двадцать пять. И стихи мнѣ показываетъ, русскіе стихи, даромъ-что полька, гдѣ она всю свою несчастную любовь описываетъ. Мнѣ ее ужасно стало жалко. Одинъ ребенокъ у ней умеръ, другаго въ воспитательный домъ отдала и только еще отъ родовъ-то немножко оправилась: одна кожа да кости. А Ипполитъ-то Ивановичъ ни единой копѣйки ей.

— Ни копѣйки?

— Да ужь коли такъ живетъ, такъ, значитъ, никакого подспорья не получаетъ. Онъ ей хоть-бы на ребенка-то далъ что-нибудь. Показываетъ она мнѣ его письма. Мерзость-то какая! Надъ ней-же издѣвается. И хоть-бы онъ ужь совсѣмъ ее бросилъ: все-бы на что-нибудь похоже. А то нѣтъ. Пріѣдетъ, вѣдь, надъ ней потѣшаться и свое заполучить, а потомъ ей билетецъ даровой въ клубъ пришлетъ. Я все это слушаю и злость меня разбираетъ; а ей, конечно, не говорю, что знаю ея милаго дружка. Съ тѣхъ поръ мнѣ Воротилпнъ еще больше огадилъ.

— Зачѣмъ-же ты его принимаешь?

— Нуженъ, для разныхъ дѣлъ. Развѣ намъ можно только водиться съ тѣми, кто намъ любъ? Эти ходатаи-то теперь въ полномъ ходу, а все, что въ модѣ, то должно намъ оброкъ платить. Такой Воротилпнъ у меня попрыгаетъ. Я отъ него все добуду, что слѣдуетъ, а онъ отъ меня такъ и отъѣдетъ, ничего не получивши.

— Ты лукавый царедворецъ! — разсмѣялся Карповъ.

— Ахъ, душа моя! Если-бъ не вести такой политики, то всѣ эти прелюбодѣи не знали-бы, куда имъ дѣть свои деньжищи. Да и потомъ злость беретъ. На нихъ нуженъ особый бичъ.

Пара поднялась къ дворцу и вскорѣ вышла изъ саду. Когда она приблизилась къ садику съ широкой полосой дерна, за которымъ виднѣлась терраса, пробило девять.

— Адвокатъ, какъ я думаю, бѣсится, — сказала Авдотья Степановна, подходя къ воротамъ.

— Да неужто ждетъ насъ? — спросилъ Карповъ.

— А ты думалъ какъ-же? Я его и чай заставлю разливать.

Они вошли на дачу, выстроенную въ видѣ готическаго домика. На крыльцѣ ихъ встрѣтилъ Воротилинъ.

— Помилуйте, Авдотья Степановна! — заговорилъ онъ, разставляя широко руки: — какъ-же это можно такъ со мной поступать? Жду четверть часа, полчаса, чай давнымъ-давно готовъ.

— Что-жь за важность? — откликнулась Авдотья Степановна, проходя мимо его.

— Да вѣдь я здѣсь изнываю въ одиночествѣ.

— Перекусили бы чего-нибудь. Иду приказали приготовить?

— Все, все готово, тамъ на террасѣ.

— Ну, я васъ оставлю, господа; пойду перемѣнить туалетъ, а вы покалякайте между собой.

Авдотья Степановна взяла изъ залы налѣво, а Карповъ съ Воротплинымъ вышли на террасу.

Теплый вечеръ съ легкимъ вѣтеркомъ пріятно щекоталъ нервы. Изъ палисадника доносился запахъ майскихъ розъ. Карповъ вдохнулъ въ себя широкую струю воздуха и, обернувшись лицомъ къ Воротилину, сказалъ добродушнымъ тономъ:

— Благораствореніе воздуховъ!

— И обиліе плодовъ земныхъ, — отвѣтилъ Воротилинъ, указывая на столъ съ чайнымъ сервизомъ и разною ѣдой.

— Не хотите-ли вотъ сюда?

Карповъ направился къ скамейкѣ, стоявшей въ глубинѣ маленькой бесѣдки изъ дикаго винограда.

Воротилинъ кивнулъ головой въ знакъ согласія. Они сѣли и оглянули другъ друга.

— Не угодно-ли? — предложилъ Воротилинъ сигару, вынувши ее изъ золотой сигарочницы.

— Некъ плюсъ ультра? — спросилъ Карповъ.

— «Регалія Упманъ». У Фейка беру. По сорока пяти рубликовъ сотенка.

И онъ аккуратно скусилъ кончикъ сигары.

Карповъ искоса глядѣлъ на него и чуть замѣтно улыбался. Онъ, видимо, изучалъ адвоката по всѣмъ подробностямъ.