Демидовы: Столетие побед

Образец такой записи демонстрирует документ, данный Акинфием Григорию 10 февраля 1726 года[317]. Содержащиеся в нем детали дополняют представления о взаимоотношениях потенциальных наследников. Запись должна защитить Григория. Акинфий заявляет, что ему до брата, его жены и их детей дела нет, обязуется «ни во что ево, братня, как в движимое, так и в недвижимое имение и в покупные ево, братняя, заводы… не вступатца и ея императорскому величеству челом не бить». Одновременно запись страхует и автора текста — Акинфий упоминает, что Григорий давно отделен «от отца нашего и от меня прочь с награждением как от движимых, так и от недвижимых имений». А ведь, казалось бы, старшему за успех юридического оформления гигантского наследственного приобретения опасаться не приходится. И тем не менее… За нарушение соглашения назначается неустойка в две тысячи рублей — довольно значительная, подтверждающая серьезность намерений.

До смерти Григория эти договоренности сторонами не оспаривались. (Да и как было оспаривать, если вдова в своей духовной именовала передаваемые при этом ею суммы «награждением», то есть актом ее доброй воли?) А вот позже Акинфий один из пунктов нарушил, что привело к резкой и длительной дестабилизации отношений внутри рода. Но об этом позже.

Свою долю в недвижимом имуществе покойного мужа вдова, «не бив[318]

челом и не справя за собою, все без остатку уступила… в вечное владение» Акинфию. По-видимому, к осени 1727 года это решение было уже оформлено — в документе этого времени она упоминает, что об этом известно в Вотчинной коллегии и в Тульской провинциальной канцелярии[319].

Разделавшись с недвижимостью, 23 октября этого года вдова составила завещание, определив в нем судьбу также и движимого своего имения. Собственные денежные ее средства были скромными, что понятно: насколько известно, никакого участия в делах мужа и сыновей она не принимала. Григорию и Никите она назначила по 500 рублей, замужней Анастасии 300. Еще что-то (суммы не оговорены) завещательница определила раздать по церквям, на милостыню нищим и «роду своему неимущим», а также «на здание церковное». Все оставшееся приказывала «ему, Акинфию, и по нем наследником ево держать в поминовение [по] муже моем и по мне по вся годы по расмотрению своему, оставя скупость… души наши поминовением строить, и годовые службы по нас служить по християнской законной должности». «И оным меньшим моим детем, Григорью и Никите, дочери Настасьи и наследником их до того оставшаго имения дела нет». Душеприказчиком назначался Акинфий. Присутствовала санкция: нарушителей воли (перечислены поименно все дети, кроме Акинфия) матушка пугала вечным проклятием. Впрочем, если они «пребудут в тишине и в покое… завещание непоколебимо содержать», она же была готова желать им мира, благополучия, послать материнское благословение. Как видим, завещательница (а за ее спиной и Акинфий) отнюдь не исключала, что младшие «учнут об оном оставшем имении, которое я чрез сие завещание утвердила… бить челом на вышеписанного сына моего». Потому и просила, если такое случится, челобитных у просителей не принимать, суда не давать, требовать от них церковного покаяния и проч. Свидетельствуя верность выражения воли завещательницы, руку к ее духовной приложили 12 человек, все — временные и постоянные тульские жители: дворяне, чиновники, оружейники, посадские, среди прочих — состоявшие в свойстве с Демидовыми Петр Андреевич Володимеров и посадский Антип Герасимович Постухов (за него подписался сын Харитон). Завещание было зарегистрировано в Тульской крепостной конторе[320].

Но Акинфий на этом не успокоился. Два года спустя, 12 января 1730 года, он решил записать материнское завещание еще и в Юстиц-коллегии, о чем подал туда прошение. Коллегия обратилась в Тульскую провинциальную канцелярию с требованием допросить завещательницу, ее духовного отца, свидетелей и писца. Те всё подтвердили[321]

. Нарушений закона и споров по духовной также не обнаружилось. В вынесенном в коллегии 23 апреля определении это обстоятельство прописано тщательно: «И при письме той духовной никакова от нее, завещательницы, спору и прекословия не было и ныне нет. И на ту духовную во оной калеги[и] от посторонних ни от кого спору, и в той духовной противности указом и государственным правам не явилось». Выдержавшая проверки духовная была внесена в записную книгу и, запечатанная коллежской печатью, передана челобитчику[322].