Демобилизация

Ослепляя фарами, машина надвигалась прямо на него, но у водителя кишка была тонка. Он, не прибавляя скорости, повернул машину влево, но и Борис отпрыгнул туда же. Тогда тот вильнул вправо, но скорость была мала, мотор зачихал и заглох.

- Что, пьяный? - закричал в темноту инженер Забродин. - Ты, Курчев? Да как ты...

- Это Боренька, - послышался голос Соньки-перестарки. - А мы с Валюхой в магазин.

- И ты здесь? - засмеялся Курчев, обходя "Победу" и хватаясь за ручку задней дверцы.

- Куда? Домой иди, - занервничал Забродин.

- Тише, инженер, мне до поворота.

- Не повезу. Ты арестован.

- Мы не скажем, - заступилась Валька. - Повезите, Всеволод Сергеич.

- Повези, чего уж, инженер. До поворота только, - пробурчал Гришка.

- А свет зачем испортил в салоне? - спросил Курчев, открывая дверцу. Не бойся. Я тебя не видел. Ты меня не вез. Спрячьте меня, девочки? - и он уткнулся Вальке в колени.

"Повезло, - подумал. - Надо же такой факт, чтобы зануда катать их повез. Вот еще мотомеханизированное ухаживание."

- Ты не очень их спаивай, Сева, - сказал, когда проехали шлагбаум.

- Мы в магазин, - засмеялась Сонька, и никто бы не поверил, что это она сегодня днем выла в голос, бегая по двору в разодранном сарафане.

Машина тяжело поднималась по горбатой дороге. Забродин был неважным шофером, осторожничал и запаздывал переключать скорости.

- Не захотела диктовать, - шепнула Борису девушка.

- Ну и фиг с ней.

- Я боялась зайти. Два раза мимо по улице шла. Видела - ты сидел на койке. Печатал - да? - снова зашептала девушка, как бы извиняясь перед лейтенантом за эту экскурсию в райцентр. - Там у вас Игорь, Морев этот. У него язык, как пилка...

- Кончай шептаться, - прошамкал Гришка.

- Секреты на кухню, - бодро подхватила маркировщица.

- Сейчас вылезем, - сказал Курчев. Всем пятерым не терпелось добраться до поворота.

14

В полупустом автобусе Гришку начало укачивать. Он позевывал, клевал носом, но уснуть никак не мог - слишком разошлись нервы.

- Женись, слушай, на этой чернявой, - покряхтел, разгоняя дремоту. Ей-бо, не прогадаешь. А то этому хануре достанется.

Борис, оторвавшись от невеселых мыслей, поглядел на Гришку и вдруг вспомнил, что километров через сорок они вылезут из полутемного с намерзшими окнами автобуса и расстанутся навсегда. Бесчеловечно было не подумать об этом раньше. Почти полгода жил с человеком душа в душу, спал на соседней койке, а теперь в последний раз сидишь с ним рядом, а копаешься в собственных пустяках.

- Куда мне ее? - улыбнулся Борис.

- А туда... Женись. Свадьбу проведешь. Все равно в полку тебе не жизнь. Так - этак, а удерешь. У нее специальность. И потом чистая из себя, аккуратненькая. А то женишься на какой-нибудь с очками, которая не знает, как подмываться...

- Иди ты...

- Нет, не говори, - расходился полупьяный Гришка. - А эта в порядке. У меня друг до войны на такой женился. И знаешь, чудно как...

Поборов дремоту, Новосельнов перешел на сентиментально-вспоминательный минор, который Федька и Курчев между собой называли "из золотого века" или "паршивого прошлого".

- Идем, значит, с приятелем, - покашливая и отсмаркиваясь, стал настраивать Новосель-нов голос, все равно как гитару, - с другом моим по Невскому, как раз под выходной, в получку. Так, сами ничего, в галстучках, в чарльстонах. Я еще лысый не был, а приятель вообще "вейся чубчик кучерявый". Спортсмен. Ну, идем, ля-ля. Приняли немного. А Питер до войны совсем другой был. Тогда где чего - точно знали. Кому это - педерастов, те у Казанского собора прохаживались, а кто девочек ищет, те подальше, у "Авроры", а еще верней - у кинотеатра "Молодежный".

- И теперь там.

- Пробовал?

- Слышал. Другие рассказывали.

- Параша, - старчески скривился Гришка. - Теперь всё вперемежку. Уже не разберешь, где кто и которая какая. А до войны было строго, порядок. Подходим мы это, значит, к "Моло-дежному" и вдруг стоит девочка. Ну, точно твоя. И одета чистенько, но бедно. Штопаное, последнее. Носочки еще, помню, на ней были. А время такое - осень посредине. Стоит девушка и ожидает. Ну, мы к ней - ля-ля, мол, то да сё. Как вас, фройляйн, по имени. А она молчит. Приятель хвать ее повыше локтя. Не вырывается, только дрожит. Мордашка такая, что ну прямо сейчас реветь начнет.

- Чего стоишь здесь? - Это я ее спрашиваю. - Тут, - говорю, маленьким стоять запрещается. Тут, знаешь, чья стоянка?

- Знаю, - отвечает. Это первое было слово, какое от нее услышали. И слезки сразу у нее между ресничками заблестели, а ресницы, как у твоей Вальки, длиннющие, даже еще длинней.

- Да оставь ты Вальку, - рассердился Курчев. Ему не хотелось слушать эту бодягу, которая, - он знал, - если не сплошное вранье, то уж надерганная из разных чужих историй или даже книжек - сборная солянка, но перебивать человека перед окончательной разлукой было невежливо.