Демоническая мать-перемать

«С каких пор это проблема?» – спросил Ева сам себя.

Ответ был очевиден. Он бы не смутился, если бы патчи пришлось наклеить на свое обычное лицо – любая подобная фигня смотрится смелым вызовом, когда ты красивый, но сейчас Ева в собственных глазах выглядел жалко.

«М-м-м… Так значит, тебе не так уж и плевать на то, что подумают люди?»

Это была неприятная правда, и Ева закивал, соглашаясь со своей мыслью, и тут же замер. Пальцы напряглись и сдавили металл рукомойника – мысль, только что так ясно прозвучавшая в голове, исходила не от него.

Ева медленно поднял глаза на зеркало – отражение казалось обычным.

«Заглянуть в Тени?»

«Нахера. Если это едет кукуха, то станет хуже!»

«А если это не кукуха? Если это демон, как тогда?»

«А без Теней вычислить демона ты не можешь?»

«Ничтожество!»

«Без Теней ты никто!»

Ева осторожно придвинулся и заглянул за край зеркала – за унитазом что-то чернело. Он резко оглянулся: там была просто тень, совершенно обычная, но он все равно осмотрел каждый сантиметр тесной и грязной каморки. Нигде ничего не пряталось. Ева все же заглянул в Тени, но даже там не нашел ничего подозрительного.

– Ебаный пиздец, – Ева вздохнул, снял патчи и педалью унитаза отправил их под колеса поезда.

Он решил, что накрутил себя и успокоился. Разворачиваясь, Ева заглянул в зеркало и увидел разбитую в мясо голову Жанны за плечом. В ужасе он отскочил и вжался в надежно закрытую дверь. В туалете никого, кроме него, не было, но в зеркале она еще отражалась. От головы Жанны осталась только нижняя половина, остальное превратилось в месиво костей кожи и крови. Именно такой он ее закопал. Жанна резкими конвульсивными движениями подошла к зеркалу и высунула из него обезображенное безглазое лицо. Вместо тела за ним последовала вязкая черная жижа. Она стекла с зеркала по рукомойнику, проползла по грязному мокрому полу и поднялась прямо перед Евой.

Еве потребовалось время совладать с паникой.

«Ты охотник. Это тебя боятся. Ты самый опасный хищник», – напомнил он сам себе.

– Ты не Жанна, – от страха язык еле повернулся, но дрожь в голосе удалось подавить.

Губы НеЖанны растянулись в подозрительно знакомой ухмылке.

«Я точно где-то уже видел это».

– Как понял?

– Слишком стильное для нее появление. Это, скорее, в моем духе, а значит, ты плод моего воображения.

Ева моргнул, и виденье исчезло. Он стоял перед зеркалом, а не вжимался в дверь.

– Твоюжмать… – Ева предпочел бы, чтобы это и вправду из Пекла вернулась убитая им верховная ведьма. Так он бы знал, что делать.

Он дотронулся до нижнего века и почувствовал гель от патчей, значит, хотя бы это ему не привиделось.

***

Стас устал, и стук колес укачивал, но заснуть не получалось. В голову лезли мысли, а тело посылало новые сигналы, все более и более неприятные – в животе что-то слабо дергалось, Стас надеялся, что это перистальтика заработала.

«Но рано или поздно Он начнет двигаться».

Стас уже продумал все свои действия в таком случае, но спокойнее от этого не стало. В голове он снова и снова пересчитывал сорок недель на шесть недель, пытаясь вычислить свой срок.

Стас завернулся в одеяло и лежал, слушая дорогу и пережевывая мысленную жвачку.

Среди ночи Ева, который решил, что Стас заснул, утек в туалет и застрял там на полчаса.

«Ухреначил перья чистить», – фыркнул Стас и вернулся к расчетам.

«Сорок недель, двести восемьдесят дней, шесть недель и шесть дней – это сорок восемь дней. Значит, один день… двести восемьдесят разделить на сорок восемь, – усталая голова отказывалась соображать, и цифры путались. Он несколько раз начинал с начала, – двести восемьдесят разделить на сорок восемь… почти шесть, пусть будет шесть. Один день идет за шесть, значит, сейчас у меня где-то восьмая неделя… Ничего шевелиться не должно еще неделю или две, но кто сказал, что этапы развития должны соответствовать человеческим?»

Стас продолжил считать.

«Шевеления чувствуют с двадцатой недели… двадцать на шесть… Стоп. Почему на шесть? Я же в днях считаю… на семь, а потом разделить на шесть…» Стас провалился в неглубокий, тревожный, но очень вязкий сон, из которого не мог выбраться всю ночь.

Проснулся он совершенно разбитым, с головной болью и затекшей ногой. Вокруг шумели люди и пахло дошираком. Половина вагона опустела, а оставшиеся пассажиры либо уже сложили вещи, либо собирались.

Ева сидел на опустевшей полке в купе напротив. Он сложил босые ноги по-турецки и увлеченно что-то рассказывал симпатичной девушке напротив. Его волосы стояли дыбом сильнее, чем обычно. Он весело тараторил и интенсивно жестикулировал, на фоне спокойных собеседников Ева был даже по своим меркам слишком активным, будто бы принял амфетаминов. Стас подумал, что это было бы благоприятным раскладом: не цеплял его этот наркотик. Ева при всем желании не мог принимать стимуляторы дольше нескольких дней, после чего еще пару валялся совершенно раскисшим и раскаивался, а потом вел себя паинькой довольно долго.

Ева повернулся, и Стас по огромным округленным глазам понял, что Ева не принимал ничего, но очень, очень сильно встревожен.