Демонтаж

«Я обедал с упомянутым выше Сагенсой и получил много знаков уважения как от него самого, так и от его жены и сына, по имени Захарий, очень красивого и умного юноши; он спросил меня, пожелаете ли Вы (король Франции) оставить его у себя, если он приедет к Вам. Он так тяготится владычеством Тартариан. Сверх того, они называли себя сынами Римской Церкви и говорили, что если господин папа окажет им какую-нибудь помощь, то они подчинят Церкви все прилегающие к ним племена».

Несомненно, сигналом к крестовому походу на монголов должна была стать третья книга, написанная следующим путешественником ко двору монгольского хана. Но, очевидно, для предполагаемого похода обстоятельства не сложились должным образом или появились другие, более важные дела. Хотя Рубрук в конце своей книги на всякий случай оставил необходимый «задел» для третьей «экспедиции»:

«Тут (в Айне) нашли меня братья проповедники, четыре из которых ехали из Прованса во Франции, а пятый присоединился к ним в Сирии. У них был только один немощный служитель, знавший потурецки и немножко по-французски. Они имели грамоты господина папы к Сартаху, Мангу-хану и Бури, какие и вы дали мне, а именно просительные, чтобы те позволили им пребывать в их земле и проповедовать слово Божие.

Когда же я рассказал им, что я видел и как Тартариане меня отослали, они направили свой путь в Тефилис, где пребывают их братья, чтобы посоветоваться, что делать. Я им надлежаще разъяснил, что при помощи этих грамот они могут проехать, если пожелают, но должны запастись надлежащим терпением к перенесению трудов и хорошенько обдумать цель своего приезда, ибо раз у них не было другого поручения, кроме проповедовать, Тартариане станут мало заботиться о них, особенно если у них нет толмача. Что сталось с ними потом — не знаю».

Хитрый ход Рубрука, как, собственно, и остальное. Если потребовалось бы «создать» третьих путешественников, то вот живое свидетельство об их «отправлении» в Монголию. А не потребовалось, то Рубрук ничего и не утверждал. Он же ясно намекает: «Что сталось с ними потом — не знаю».

В виде отступления хотелось бы указать на небольшое обстоятельство, которое, по идее, требует от историков большого внимания. Переехав через Железные Ворота (Дербент), Рубрук вступил в область, разоренную тридцать лет назад двумя шальными монгольскими туменами (в дальнейшем победителями Калки). Но Рубрук про этих двух туменов ничего не знает! Причем здесь не важно, ездил Рубрук в Монголию или нет. В лице Рубрука Европа второй половины XIII века ничего не знает ни о какой Калке и переходе монголами Большого Кавказского хребта — вот это уже подтвержденный факт. Так что зря вы, граждане историки, плевали Суворову с Ганнибалом в лицо. Забирайте назад. Это теперь все ваше!

Основная часть книги Рубрука связана с описанием христиан-несториан. Рубрук поведал Западному миру о небывалой запруженности христианами стран Востока. Причем несториане, это такие христиане, которых можно одновременно признать своими, а можно объявить и врагами Святой церкви. Можно организовать крестовый поход под лозунгом «Спасем наших братьев по вере», а можно тот же поход обозвать очистительным от демонов в христианском обличии.

К тому же, как выяснил Рубрук, все монголы поголовно, включая великого хана, склонны принять католичество, вследствие чего очень тянутся к несторианам, но из-за невежественности несториан не могут в полной мере принять Христа. Этот несториано-монгольский окрас и является основным фоном произведения:

«Между ними, в качестве пришельцев, примешаны вплоть до Катайи несториане и Сарацины. В 15 городах Катайи живут несториане и имеют там епископа в городе по имени Сегин. Несториане там ничего не знают. Они произносят свою службу и имеют священные книги на Сирийском языке, которого не знают, отсюда они поют, как у нас монахи, совершенно не знающие грамоты, и отсюда они совершенно развращены. Прежде всего они лихоимцы и пьяницы; некоторые из них, живущие вместе с Тартарианами, имеют многих жен. Входя в церковь, они, подобно Сарацинам, моют себе нижние части тела, в пятницу едят мясо и, по сарацинскому обычаю, устраивают в этот день попойки. Редко бывает в этих странах епископ, может быть едва один раз в пятьдесят лет. Тогда они заставляют его поставлять в священники всех младенцев, даже в колыбели, отсюда все мужчины их — священники. И после этого они женятся, что совершенно противно учению святых отцов, и бывают двоеженцами, так как и священники, по смерти первой жены, берут другую. Все они преданы симонии, не исполняя даром ни одного таинства. Они озабочены судьбою своих жен и малюток, почему стараются не о расширении веры, а о наживе. Отсюда случается, что, когда некоторые из них воспитывают каких-нибудь сыновей знатных Моалов, то, хотя и учат их Евангелию и вере, однако своей дурной жизнью и страстями скорее удаляют их от закона христианского, так как жизнь самих Моалов и даже Туинов, то есть идолопоклонников, более невинна, чем жизнь этих священников…»