День города

Самохин установил, что фирма-поставщик, в адрес которой загородная оптовая база отправляла в тот день оплату за реализованный товар, принадлежит местному бизнесмену по фамилии Манцур. Он решил, что, если искать корыстные интересы коммерсантов или источник утечки информации, лучше начинать с получателя денег, так как форсмажорные обстоятельства не снимут с отправителя обязанности по оплате, он остается должником, а следовательно, пострадавшей стороной.

Манцура опросили в качестве свидетеля, на Самохин на допросе не присутствовал и решил под предлогом уточнения некоторых вопросов нанести бизнесмену визит самостоятельно, не поставив в известность не только следователя, но вообще, никого из коллег. В разговоре Манцур заметно нервничал, часто сбивался и путался в мелочах, но в целом довольно твердо держался избранной еще на первом допросе линии. Самохин ему не поверил, но прижать коммерсанта было нечем.

Через месяц оптовая база, потерявшая в результате ограбления инкассаторов недельную выручку, не смогла рассчитаться с очередным поставщиком, тот, не долго думая, «передал дело на рассмотрение в братковый арбитраж», но до серьезных наездов не дошло, – Максим Манцур фактически спас неудачливых коммерсантов от серьезных проблем, предложив им переписать на него бизнес в обмен на уплату всех долгов.

Единственный арестованный налетчик очень убедительно валил все на убитого, выгораживая себя и сбежавшего, а следствие и суд охотно приняли версию о том, что ограбление было проведено бандой из трех человек по собственной инициативе.

Чувство вины с годами притуплялось, отношения с невестой, невольно спасшей ему жизнь, но самим своим присутствием не дававшей забыть взгляда вдовы на кладбище, как-то сами собой оборвались, по взаимному молчаливому согласию.

…Самохин поднял трубку телефона внутренней связи, набрал короткий номер дежурного.

– Ерохин, Канаев еще здесь?

– Домой уехал, Павел Борисович. Минут десять как.

– Позвони ему, пусть возвращается. Срочно. Жду у себя.

3

Зеленый УАЗ с эмблемами ФСИН на дверях вырулил с разбитых улиц Зековки, застроенных покосившимися от старости деревянными домами и, прибавив скорость, двинулся по набережной. Шаляпин сидел на пассажирском сиденье, одной рукой вцепившись в ручку на передней панели, чтобы не болтаться по салону на ухабах, а второй придерживая на коленях толстую кожаную папку. Водитель, молодой контрактник, старался объезжать совсем уж глубокие ямы (объехать все было невозможно) и, очевидно, находясь в прекрасном настроении, развлекал начальника колонии жизнерадостной болтовней. Он возил Шаляпина уже третий год, привык к весьма демократическому стилю общения шефа с младшим составом и сейчас, не стесняясь, делился своими планами на завтра, не обращая внимание на хмуро-сосредоточенное лицо пассажира.

– Программу-то какую на завтра объявили, Петр Петрович, не слышали? Местные говорят, так широко день города здесь еще никогда не отмечали. Типа, Орловский к выборам готовится. А мне по барабану, кто к чему готовится, мне главное, чтобы весело было. Моя уже две недели кипятком писает – «Ноги врозь» должны приехать, еще «Помойных котов» обещают. А я ее понимаю, – когда еще в нашей глуши таких звезд вживую послушать удастся? Решили завтра с самого утра в центр двинуть, по парку погуляем пока, шашлык-машлык там, пивко, все дела, а к вечеру на площадь концерт смотреть. Ну, а потом – гулять, так гулять – может, и в «Купец» зарулим.

По этот радостный монолог они, наконец, подъехали к металлическим воротам в высокой кирпичной стене, из-за которой выглядывала красная крыша двухэтажного коттеджа. Машина остановилась, но Шаляпин, похоже, этого не заметил, – он все так же сидел, устремив невидящий взгляд сквозь лобовое стекло.

– Приехали, Петр Петрович, – неуверенно напомнил водитель.

Шаляпин слегка вздрогнул, посмотрел на ворота, будто впервые их видя, взялся за ручку дверцы.

– «Помойные коты», говоришь? – задумчиво произнес он. – «Помойные коты» – это хорошо. В понедельник, как обычно.

Он выбрался из машины и тяжелой походкой уставшего человека направился к дому.

– Ужинать будешь? – Наталья вышла в прихожую, очевидно, заметив возвращающегося мужа в окно.

– Нет. В столовке перехватил кое-чего.

Шаляпин поморщился, бросив взгляд на раскрытую дверь комнаты сына, из-за которой доносились скрежет и рев тяжелого рока.

– Скажи, чтобы потише сделал. Я у себя. Устал сегодня, пойду, полежу.

Войдя в свою комнату, он подошел к большому письменному столу, расстегнул молнию кожаной папки и небрежно вывалил из нее солидную кипу бумаг. Не садясь в кресло, стал задумчиво перебирать рассыпавшиеся по поверхности стола листки, одни сразу откладывая в сторону, другие разглядывая по несколько секунд. Потом вдруг одним резким движением, будто сметая со своего пути ненавистную преграду, сбросил всю бумагу на ковер и, очевидно, не до конца выплеснув этим действием накопившееся раздражение, схватил пустую папку и с силой швырнул ее в угол комнаты.