День города

– Твари! – с усталой злобой выдохнул Шаляпин, опускаясь на стоящий рядом со столом широкий диван.

Никогда и ничего не боявшийся, привыкший спокойно встречать любые возникающие проблемы, всегда веривший в свою мудрую хладнокровность, расчетливость и умение выходить чистым из самых деликатных ситуаций, сейчас, впервые с момента назначения начальником Шмаровской колонии Петр Шаляпин испытывал страх. Это не было опасением за то, насколько гладко пройдет намеченный побег Копченого и какие последствия ждут его, Шаляпина, в случае неудачи; это не были волнения перед неизбежной проверкой колонии, способной обнаружить хвосты поспешно свернутого «бизнеса». Это был вполне осязаемый страх за свое будущее, материализовавшийся сегодня в виде все того же щуплого мужичка Вовы, позвонившего на мобильный и пригласившего на короткую встречу «для уточнения некоторых деталей нашего предпраздничного мероприятия».

Они встретились в небольшом, сумрачном даже в разгар дня зале неприметной пивной, расположенной на одной из узких улочек Зековки и предназначавшейся для нехитрого досуга местного контингента. Всем своим видом демонстрируя крайнее расположение к собеседнику, Вова мягко попросил рассказать, все ли подготовительные работы удалось завершить, и не требуется ли какая-либо помощь. Когда Шаляпин, заметно нервничая от опасения быть узнанным в столь сомнительной обстановке кем-нибудь из своих бывших подопечных, рассказал («отчитался», как он позже со злостью определил свое поведение) о проделанной работе, Вова удовлетворенно покивал головой, потом поднял на собеседника добродушный взгляд и с заботой в голосе проговорил:

– А что же это вы, Петр Петрович, дела свои, ловко придуманные, да на широкую ногу поставленные свернуть решили так скоропостижно? И дела, ведь – загляденье просто! Поди, не один год трудов тяжких дела такие стоят? Может, шмона испугались? Так я вас успокою: думается мне, шибко шмонать вас за Копченого не станут, пожурят, конечно – не без этого, – да на том все и закончится. Или, может, грешным делом, на покой собрались? Так это вы бросьте, об отдыхе заслуженном нам всем еще и мечтать не приходится. У нас с вами, Петр Петрович, много дел добрых впереди. Вот сейчас Сашу на волю проводим с Божьей помощью и новая просьбочка к вам будет. Ерундовая совсем. Человечка одного из подопечных ваших в ШИЗО нужно будет определить на время. Узнал он лишнего, стал людей хороших зазря беспокоить, так в ШИЗО его ждут уже, там сподручней беседы душевные вести, глядишь, и совсем отучится слова ненужные говорить. И на библиотеку не ставьте пока никого, Сашино место пустовать долго не будет – надо же кому-то помогать вам порядок на зоне держать, скоро замена достойная прибудет. Видите, сколько работы впереди, а вы – дела сворачивать, людей, что верой и правдой вам служат без куска хлеба оставлять. Не хорошо. Так что, Петр Петрович, вы не огорчайте нас, не спешите покинуть. Домик у вас такой симпатичный, семья – любому на зависть, живи да радуйся.

Первой реакцией Шаляпина на этот разговор стала злость. Злость не на тех, кто послал к нему Вову, а на себя, на свою жадность, не позволившую остановиться тогда, когда этого настойчиво требовали чутье, разум и жизненный опыт. Ведь еще несколько лет назад интуиция и осторожность стали настойчиво шептать опьяненному огромными доходами сознанию: времена, когда начальник колонии строго режима мог спокойно проживать в доме, стоимостью в двадцать его годовых окладов и не опасаться нескромных вопросов, а вся жизнь по ту сторону колючей проволоки строиться по его, начальника, безраздельной воле, медленно, но верно уходят в прошлое. И все эти годы он чувствовал, что пора заканчивать, подавать в отставку и ложиться на дно – давно подготовленное, вполне комфортное и до конца жизни благоустроенное дно. Но количество заказов для «колл-центра» росло, увеличивались производственные мощности колонии, а значит, шли в гору и доходы от двойной бухгалтерии, и казалось: вот, еще немного, пусть Санька хоть начальную школу здесь закончит, и еще чуть-чуть, пока не достроится усадьба на Волге, а потом – для хорошего бизнеса еще бы малость поднакопить. А когда появился Вова и предложил хорошие деньги за совершенно пустяковые услуги – создать условия для Копченого и оградить его от любых проблем с администрацией, Шаляпин дал себе еще два-три года на безупречную службу, по прошествии которых он уже точно уйдет на покой. Расплата за жадность и нерешительность настигла внезапно и оказалась предельно жесткой: сначала организация побега, отказаться от которой было бы немыслимо, и тут же, финальным аккордом – сегодняшний разговор с Вовой. Шаляпину недвусмысленно дали понять, что отпускать его на вольные хлеба никто не собирается, и что он вступил в сделку, не предусматривающую одностороннего отказа от своих обязательств.