День отдыха на фронте

Звезд не было, они растаяли в мутной, подрагивающей от высотных вихрей глубине. Иногда в этих вихрях возникало что-то громоздкое, колючее, неповоротливое, опасное, похожее на Змея Горыныча, шевелилось недобро, хлопало хвостом, Вольту казалось, что пернатый змей сейчас зарычит, завопит так, что с земли сам по себе соскоблится снег, но зверюга молчал — он вроде бы ожидал чего-то нового, нырял в муть и исчезал… Через несколько минут возникал снова.

Невдалеке, по заснеженной скользкой дороге, едва пробивая фарами пространство, прокатила машина, взревела мотором на повороте и разом сделалась невидимой. Ничего не осталось на ее месте — ни пятнышка светлого, ни загогулины какой-нибудь кривой, диковинной, ни плашки пространства, высвеченной в темноте, — машина словно бы утонула в ночи, свет исчез бесследно.

Из сарая, примыкавшего к будке стрелочника, выбрался седобородый дед с костылем, принес несколько поленьев и очень ловко, сноровисто разложил костер. Из темноты на огонь сразу выдвинулось несколько человек, до этой минуты не видимых совершенно.

Заморыша, который грозил Вольту ножом, среди тех, кто решил погреться у огня, не было. И бабки с ее выводком тоже не было — куда-то эти люди подевались. Вот только куда?

Загадочная история.

На огонь дед поставил закопченную кастрюлю со снегом, укрепив ее на железной рогульке, также принесенной из будки, делал он все молча, по-прежнему сноровисто — приучен был к такой работе и не объяснял ничего.

И хотя он не произнес ни одного слова, было понятно, что дед плавит снег, чтобы приготовить кипяток и малость согреть замерзшие души застрявших пассажиров.

В мглистое, какое-то затертое темное небо уносились яркие искры, кружились над костром, затевали хоровод, но сил у них было немного — и они, с печалью удаляясь от огня и дыма, сгорали. Искры эти завораживали Вольта. Наверное, благодаря именно им он держался, не засыпал.

Под утро, в разбойно щелкающем морозе на разъезде появился укороченный состав — две теплушки с печками, поставленными внутри, и два пассажирских вагона с проводницами — тощими горластыми тетками, похожими на голодных кур.

Воздух в вагонах был нагрет печками. Неведомо, как было в теплушках, а вот в пассажирских вагонах было хорошо, тепло, и Вольт, приткнувшись спиной к стенке, собранной из крашенных лаком реек, быстро уснул.

Поезд двинулся дальше, на северо-запад измученной войной страны.

Семье Сусловых повезло — отец, приходя в себя после внезапно открывшейся раны, — противное оказалось обострение, — находился дома, госпиталь, в котором работала мать, вернулся в Ленинград, мать первым делом тоже поспешила в родную обитель, и почти одновременно с нею в доме с азиатскими подарками появился Вольт… В общем, очень скоро все Сусловы, всем составом собрались на кухне.

Отец, исхудавший, перевязанный, с темным, словно бы иссосанным лицом, сделался меньше ростом, стал совсем худым — солдаты на фронте голодали почти так же, как и блокадники; мать выглядела лучше отца — все-таки в госпиталях было больше еды, чем в окопах.

При виде родителей у Вольта даже задергалось что-то неровно на шее, звучно затрещали горловые хрящи; успокаивая себя, он неловко пошмыгал носом, затем аккуратно, боясь потревожить рану и причинить боль, обнял отца, затем обнял мать.

— Ох, предки вы мои дорогие, — зажато, с трудом одолевая самого себя, просипел он, хотел сказать что-то еще, но не смог — горло ему вновь закупорило.

Вечером мать устроила торжественный ужин — в госпитале ей удалось добыть котелок супа и три небольших куска хлеба. После супа пили роскошный азиатский чай с сахаром, произведенным в Сталинабаде, и душистым сладким урюком.

Жизнь продолжалась. На все вопросы, которые домашние задавали отцу насчет здоровья, звучал один и тот же ответ, который старший Суслов услышал однажды на фронте и запомнил навсегда:

— Не дождутся!

Судьба Лады, служебно-розыскной собаки и одновременно преданного домашнего существа, с деликатным характером, ставшей членом семейства Сусловых, беспокоила Вольта: что с собакой?

Как увел ее из дома инструктор, очень не понравившийся Вольту, так Лада больше и не возникала на горизонте семьи Сусловых.

Два собачьих питомника Вольт знал и решил туда сходить — они ближе всех других подобных заведений находились к дому; до одного питомника было вообще рукой подать, его можно было даже разглядеть с крыши, но начать Вольт решил не с него, а с заведения, что располагалось подальше.

Мать принесла из госпиталя пару гладких, но все еще пахнущих мясом костяшек, Вольт завернул собачье лакомство в тряпицу и отправился в питомник.