День учителя

Утром Нина Ивановна развесила на балконе белье, вынула из кладовки два чемодана, сумку и начала выкладывать на свой диван вещи. «Вот, Андрюш, собираюсь, — пояснила она, — раз уж приехала в Москву, надо вещи кое-какие сложить — к Томке переправить. Все равно в октябре съезжать. Так уж я сразу с дачи поеду. Вечером Дима заедет — ему отец машину отдал — он и перевезет. Они со Светой у Томки живут. Уже полгода. Света его привела, а матери с отцом заявила: «Это Дима. Он будет жить у меня в комнате». А те пустили. Я попыталась им мозги вправить — как они такое позволяют — мне в ответ: «Лучше так, чем по подворотням». А теперь вижу — все нормально, женятся. Ну, что же. Теперь, наверное, так принято… Сейчас они деньги копят — на свадьбу, на ремонт. А я вот так — пару раз туда-сюда — все и вывезу. Немного нажила, как видно. Вечером, как белье просохнет, сама на дачу поеду». Андрей не стал ждать, пока высохнет белье. Он собрался и уехал в библиотеку. Слова Нины Ивановны его задели. Возможно, сама домохозяйка преследовала эту цель, сообщая про то, что Дима владеет автомобилем, — все-таки жених побогаче Андрея, который ничем не владел. «Да, наверное, пусть и на подсознательном уровне, хотела меня уколоть, — думал Андрей в метро, — упустил дурак свое счастье — девка с квартирой и в перспективе с дачей — а мы, дескать, не растерялись, пока ты клювом щелкал, вон какого молодца нашли, еще почище тебя — с машиной, в компьютерах разбирается. Но и Дима, конечно, молодец, взял и поселился у этих. А я…» Это самое «а я» не давало покоя. «Что же это я, выходит, «пробросался»? Да нет, все правильно, так оно и должно было быть. Ребята встретили друг друга, полюбили, съехались, ее родителей не побоялись. В конце концов я даже и Свету-то в глаза не видел и видеть не хотел. А так, если бы встретил на улице, даже внимание, наверное, не обратил. Колхоз! Где-то это было, в дневниках у Николая Второго что ли, когда он в молодости снимал сексуальное напряжение в обществе доступных девушек? Что-то вроде «полакомиться картофелем», такая фраза? Вот Света — тот же картофель. Не очень яркая, но крепенькая, свеженькая, с ней, конечно, можно переспать без перспективы развития отношений во что-нибудь серьезное. Были у меня девочки такого типа: Сергеева и Крылова, с которыми я трахался в 93-м году, — «никакие» девочки из среднестатистических советских семей, как-то удержавшихся на плаву. Легко забываемые. Наверное, к этой категории можно причислить и Мешковскую, и Тенитилову, будь она из Москвы… Ох, как это все давно было! Нет, мне нисколько не стыдно за то, что у меня с ними было. Есть и более худшая категория — Вера с хлебозавода, или Серкова, даже при ее длинных ногах. Эти даже не картофель — так, картофельные очистки. С голодухи можно подобрать на помойке, помыть и сожрать… Возможно, и не подохнешь, хотя пропоносит точно. Интересно, а к какой категории отнести Ильину? Все-таки интересная была девка. Хотя с точки зрения своего социального положения — тот же картофель. Ну, пусть, учитывая размер сисек, — помидор. Только уже помятый, порченый. Тоже не ахти какая редкость. А жизнь прожить хочется, употребляя что-нибудь поэкзотичнее, послаще». На положении «фруктов» у Андрея стояли лишь Лаврова, Костюк и Лариса. Но последнюю он всерьез не рассматривал — не было ничего. «Лаврова, конечно, «фрукт», — продолжал Андрей плодо-овощные изыскания, — но тоже порченный. Битый абрикос. Нет, свежий фрукт был только один — Костюк. Но она оказалась мне не по зубам». Мирошкин вдруг вспомнил Завьялову. А эта кто? Картофель или что-то другое. Определить категорию Ирины Андрей не смог: «Конечно, она ближе к фруктам. По крайней мере по социальному положению. Но если она и была фруктом, то это что-то приевшееся такое, вроде яблока или сливы. То, что, кажется, везде растет. Конечно, если бы на моем месте был человек, который всю жизнь питался картошкой или никогда слив не пробовал, тогда, конечно, Ирка стала бы для него редкостным лакомством. Но я-то ее наблюдаю давно, а угощаться мне довелось кое-чем поинтереснее. Вот так все и получилось». И все-таки, подводя «садово-огородные» итоги, Андрей понимал — за годы московской жизни что-то он сделал не то и, как результат, в общем и целом, «пробросался»…