Дэниел Мартин

Последовало долгое молчание. Дженни выпила немного пива и теперь смотрела в противоположный конец зала, на стойку бара. Дэн чувствовал себя ужасно, он ведь пришел сюда с уверенностью, что не допустит такого. Но с первой минуты, с первого взгляда на Дженни, которая уже ждала его… ее одиночество в пустом зале, ее пальто и сумка на банкетке рядом с ней, натянутая улыбка, облегчение, что он все-таки пришел, неприязнь и обида… символический поцелуй в щечку, банальный спор по поводу ее настойчивого желания самой заплатить за напитки – «Мы же теперь в Лондоне» – …всякая возможность оставаться естественными исчезла, растворилась в притворной естественности обоих. Дженни заговорила, все еще пристально глядя на стойку бара:

– Каждый день я думаю – что ты делаешь, чем занят? Хотя твердо знаю, какой ты изощренный лгун и подонок.

– Ты же обещала, что мы…

– Просто я хочу тебе об этом сказать.

Он помолчал.

– А я сам иногда думаю – что же я делаю? Если это может служить утешением. – Дэн почувствовал ее взгляд на своем лице, но сам на нее не взглянул. – Когда оба гораздо старше, становится очень трудно. За жизнь оба понадевали на себя столько брони, что теперь непонятно, как ее снять. Так что «подонок» знает, что он теряет в тебе.

– Не пытайся позолотить пилюлю, Дэн.

– Если бы можно было ее позолотить!

Дженни поставила кружку на столик, оперлась спиной о стену и скрестила на груди руки.

– Завтра я домой уезжаю. В Чешир.

– А твои знают?

– Я сделала вид, что ты повел себя как настоящий джентльмен. Бог знает зачем. – Но тут она поморщилась, глядя в стол. – Ты заставляешь меня произносить все те реплики, которые я собиралась вырезать. – Потом: – Я хотела встретиться с тобой здесь только потому, что здесь мне стыдно плакать.

– Ты же знала, что я чувствовал. До отъезда.

Дженни опустила руки на колени, разгладила шов на рукаве.

– Но ты так и не узнал, что чувствовала я. В глубине души. – И вдруг спросила, понизив голос: – А если бы я написала про Тсанкави с самого начала? Все было бы по-другому?

Он не ответил. Он тоже пришел на эту встречу, заранее решив заговорить о Тсанкави, как только представится возможность: и повод был прекрасный, когда она показала ему кулон; он же чувствовал себя распоследним трусом, потому что понимал – то, что он молчал об этом, несомненно, окрасило их недолгий разговор по телефону, предшествовавший встрече. Она – в Лондоне; ей просто хочется еще раз с ним повидаться; она не расчувствуется; всего на час, где-нибудь на нейтральной территории, в каком-нибудь людном месте. Теперь она подняла на него глаза:

– Ты ведь его получил?

– Да, Дженни. Попала в самое яблочко. Куда и метила. – Она опустила глаза, а он добавил очень мягко: – Но так ужасно не вовремя. Мне очень жаль.

– А если бы вовремя?

– Я думаю, тогда, в один непрекрасный день, ты почувствовала бы себя еще несчастнее, чем сейчас.

Она по-прежнему рассматривала собственные колени.

– Но мы по крайней мере попробовали бы.

– Дженни, моя дорогая, невозможно опередить жизненный опыт. То, как ты справляешься с жизнью. Открываешь жизнь вместе с кем-то того же возраста, что и ты. Кто тоже учится.

– Я уже прошла через все это. С Тимоти.

– Нет. Тебе только кажется, что прошла.

Она с минуту обдумывала сказанное – поспорить в открытую или не стоит.

– Если бы только ты смог понять, что мое дурацкое притворство с этой «оценкой тебя по-честному» на самом деле было вовсе не о том, почему я не могу любить тебя. А о том, почему люблю. – Помолчав, она сказала: – Вот эта часть твоего письма была ужасна Больнее всего.

– Ничего дурацкого в этом не было. Была смелость. И проницательность.

– Необычные для актрисы.

– Необычные для любого человека твоего возраста. Тебе трудно будет найти такого, Дженни. Но зато ты знаешь, кого искать.

– Ну, значит, со мной все в порядке.

– Ты же знаешь, я не это имел в виду.

Ее лицо становилось все более и более замкнутым.

– Мне хотелось бы, чтобы ты их вернул.

– Чтобы ты их уничтожила?

– Этот «Третий вклад»… одна мысль о нем заставляет меня краснеть.

– Из-за того, что писала честно?

– Будто онанизмом перед камерой занималась.

– А теперь ты рассуждаешь по-стариковски.

– Вижу, ты и сейчас веришь, что так оно и было.

– Никогда я так не думал. Но твердо знаю, что никакого значения не имеет, было так или нет.

Она глубоко вздохнула и подняла на него глаза.

– Единственное, что я в реальной жизни сделала, это отказалась еще раз пойти с ними вместе в ресторан. Думаю, они решили, что я ужасно скучная. Англичанка. – Дженни отпила черного пива из кружки, и вдруг ее мысли, как часто бывало, перескочили на другое. – А ты помнишь, как первый раз вернулся сюда?

– Этот шок с годами не слабеет.

– Начинаешь скучать о тех вещах, какие там думал, что презираешь. А тут заново открываешь вещи, которые всегда принимал как нечто само собой разумеющееся. Знаешь, когда я впервые взяла из-за двери моей квартиры бутылку молока, я готова была ее расцеловать. – И тут, без всякого перехода, она сказала: – Я тебя никогда не прощу, если ты их кому-нибудь когда-нибудь покажешь.

Он улыбнулся: