Дэнс, дэнс, дэнс

– А мы видели, и не раз! На такой стадии уже не различить, красивая была женщина или нет. Просто кусок гниющего мяса. Все равно что протухший стэйк, очень похоже. После этого запаха долго не можешь ничего есть. Даже из нас, профессионалов, этой вони не выносит никто. К такому не привыкают… Потом пройдет еще какое-то время – и останутся только кости. Уже без запаха. Высохшие до предела. Белоснежные. Девственной чистоты… Наилучшее состояние, правда? Впрочем, эта женщина до такого еще не дошла. До костей не истлела и не протухла. Сейчас она – просто труп. Окоченевший. Как дерево. Даже ее красоту различить еще можно. Пока она была жива – ни я, ни вы не отказались бы от такого сокровища в постели, как полагаете? Но теперь даже нагота ее ни малейшего желания не вызывает. Потому что она мертва. А мы и трупы – субстанции совершенно разные. Труп – это все равно что каменная статуя. Иначе говоря, существует некий водораздел, за которым – только ноль. Абсолютный ноль! Лежи смирно и жди кремации. А ведь такая женщина была! Какая жалость, а? Живая она бы еще долго оставалась красоткой. Увы. Кому-то понадобилось ее убить. Какому-то подонку. А ведь у этой девчонки тоже было право на жизнь. В ее-то двадцать с небольшим. Задушили чулками. Такая смерть наступает не сразу. Проходит несколько минут. Страшных минут. Ты хорошо понимаешь, что сейчас умрешь. И думаешь, почему тебе приходится умирать так нелепо. Ты страшно хочешь пожить еще. Но корчишься в спазмах от нехватки кислорода. Мозг затуманивается. Ты мочишься под себя. В последний раз пытаешься вырваться и спастись. Но сил не хватает. И ты умираешь медленно… Не самая приятная смерть, как считаете? Подонка, который устроил ей такую смерть, мы и хотим поймать. Обязаныпоймать. Потому что это – преступление. Зверское преступление. Расправа сильного над слабым. Прощать такое нельзя. Если такое прощать, пошатнутся основы этого общества. Убийцу необходимо поймать и покарать. Это – наш долг. Если мы этого не сделаем, он убьет еще и еще.

– Вчера в полдень эта женщина заказала двухместный номер в дорогом отеле на Акасака, и в пять часов вошла туда одна, – сказал Рыбак. – Сообщила, что муж прибудет чуть позже. Фамилия и телефон, которые указала, вымышлены. Номер оплатила вперед наличными. В шесть она позвонила вниз и заказала ужин на одного. И все это время была одна. В семь из номера выставили тележку с посудой. А на двери появилась табличка “Не беспокоить”. Расчетный час в отеле – двенадцать дня. Ровно в двенадцать следующего дня дежурный по размещению позвонил в номер, но трубку никто не взял. На двери по-прежнему висела табличка “Не беспокоить”. На стук никто не отозвался. Работники отеля принесли запасные ключи и отперли номер. И обнаружили там мертвую голую женщину. В той самой позе, что на первой фотографии. Никто из служащих не помнил, чтобы в номер входил мужчина. На верхнем этаже отеля – ресторан, лифтами пользуется кто попало, и поток пассажиров очень плотный. Почему, кстати, в этом отеле и любят устраивать тайные ночные свидания. Черта с два кого-нибудь выследишь…

– В ее сумочке не нашли ничего, что хоть как-то помогло бы расследованию, – сменил его Гимназист. – Ни водительских прав, ни записной книжки, ни кредиток, ни банковских карточек. Инициалов ее имени нигде не значилось. Там были только косметичка, тридцать тысяч иен в кошельке, противозачаточные таблетки. И больше ничего… Впрочем, нет! В самом укромном кармашке ее кошелька – там, где не сразу и догадаешься – нашли визитную карточку. Вашувизитную карточку.

– Ты действительно

не знаешь эту женщину? – тут же навалился Рыбак.

Я покачал головой. Я был бы только рад сделать все, чтобы полиция поймала подонка, убившего Мэй. Но в первую очередь я должен был думать о живых.

– Что ж... Тогда, может, скажете, где вы были и чем занимались вчера вечером? – спросил Гимназист. – Теперь-то вы знаете, почему вас сюда привели и зачем допрашивают…

– В шесть часов я сидел дома и ужинал, потом читал книгу, немного выпил, к двенадцати заснул, – сказал я. Память понемногу восстанавливалась. Видимо, из-за шока от фотографий убитой Мэй.

– С кем виделся за это время? – спросил Рыбак.

– Ни с кем. Весь вечер был один, – ответил я.

– А по телефону ни с кем не говорил?

– Нет, – сказал я. – Один раз позвонили, часов в девять, но телефон был на автоответчике, я не стал снимать трубку. После проверил – звонили по работе.

– А зачем ты автоответчик включил, когда дома был?

– А чтобы в отпуске ни с кем о работе не разговаривать, – ответил я.

Они захотели узнать имя и телефон клиента, звонившего мне вчера. Я сказал. – И после этого ты весь вечер читал?

– Сначала посуду вымыл. Потом читал.

– Что читал?

– Вы не поверите. Кафку читал. “Процесс”.

Рыбак записал: “Кафка, Процесс”. Иероглифов слова “процесс” он не знал, и ему подсказал Гимназист. Уж этот тип, как я и полагал, знал о Кафке не понаслышке.

– Значит, до двенадцати ты читал, – уточнил Рыбак. – И выпивал.

– Как обычно вечером… Сначала пиво. Потом бренди.

– Сколько выпил?