Депутатский запрос

Это — сразу после войны. Но потом-то, когда поднялись дети солдатские, когда подростки стали юношами и мужчинами и силы их удесятерили машины, смогли бы они вспахать непаханое, засеять незасеянное? Да, смогли бы! Тогда почему же в одной лишь Калининской области с 1965 по 1982 год, то есть за 17 лет, выпало из оборота миллион гектаров сельхозугодий: пашни, сенокосов, пастбищ? Увы, причина опять та же: мало людей. Сыны и дочери солдатские, оказывается, оставили отцовские нивы, ушли в города, в другие края, и обилие машин не возместило потери.

Так что на вопрос, что стало с землей, можно бы ответить просто и однозначно: запустение есть следствие войны, не преодоленное до сих пор, и в таком ответе не будет погрешения против истины. Только одно, весьма и весьма существенное обстоятельство мешает ограничиться таким ответом. Это обстоятельство — отношение человека к земле. Причина не в силе или бессилии, а в отношении.

23 октября 1984 года

Вчера: после полудня приехали калининцы, секретарь писательской организации Борисов и редактор «Смены» Кириллов, привезли книги в дар нашей библиотеке. Кириллов просит написать предисловие к его книжке, оставил рукопись. Дела в Калинине, по их рассказам, неважные. Область, оказывается, сеет всего-навсего 70 тысяч гектаров льна, а я помню, сеяли 160 тысяч: семян нет. Вот это да!

* * *

Земля наша в запустении. Поездив нынче весной по Белоруссии и сравнив то, что там, и то, что у нас, я испытал страшную горечь и досаду: почему такая несправедливость судьбы?! И там война была опустошительна, унесла каждого четвертого белоруса, но там — иное отношение к земле. Там не дали поселиться в душе крестьянина равнодушию, не дали своевременностью капиталовложений. Удесятеряющие силу человека машины пришли вовремя. У нас же сильно запоздали. Да, к кому-то они должны были прийти вовремя, к кому-то запоздать. Это еще не вся беда, мужик терпелив, он подождал бы своей очереди, но очередь отодвинулась на целые четверть века, до той черты, пока не превратилась наша земля в своего рода «вторую целину» — это корневая-то Россия! — и в затянувшемся ожидании очереди она, земля наша, претерпела все перипетии «испытательного полигона». Бесхлебная и малолюдная, еще не заровнявшая окопов и траншей, при непрерывном откачивании на сторону молодых сил, при безденежье и «голом» трудодне она подвергалась разорительному воздействию многочисленных экспериментов, имеющих целью найти панацею от всех бед. Поистине, надо уметь сотворить зло во имя благочестивого желания делать добро! Чего стоит только многолетняя эпопея насаждения «трех китов»: кукурузы, свеклы и бобов! Она «выбила из седла» в первую очередь разумных хозяев-председателей.

После конфликта по поводу «раздельной уборки» у меня с Максимовым установились дружеские отношения. Он простил мне скоропалительную исполнительность, я ему горячность крутых выражений. Приглядываясь к тому, как вел он хозяйство, как находил выходы из трудных положений, я начинал понимать простейшую истину: экономика идет по своим законам, и попытки насиловать их рано или поздно кончаются неудачами. В 1962 году, когда для внедрения системы «трех китов» были приняты самые решительные меры, то есть приказано распахать клевера, чтобы и духа травополья не осталось, Максимов на пленуме райкома выступил против решения.

Присутствовавший на пленуме секретарь обкома, нагнетая в голосе угрозу, трижды спросил Максимова:

— Так вы распашете клевера или нет?

Максимов при гробовой тишине в зале трижды ответил:

— Нет.

И тогда последовал приказ:

— Исключить из партии!

В тот же день мы собрались на заседание бюро. Ну что было спрашивать у Максимова — он все сказал своим «нет». И зачем было спрашивать, если все мы понимали, что без клеверов скотину кормить будет нечем. Не дума о хозяйстве усадила нас за длинный стол и поставила перед нами Максимова, а тот самый акт, в повиновение которому мы должны были привести факты. Я и еще двое проголосовали против исключения, трое — «за». Максимов отделался «выговором с занесением». Клевера он не распахал. Тот год выдался страшно дождливым, «три кита» не уродили, зато клевера вымахали небывалые, и у «неисполнительных» скотина перезимовала нормально, а «исполнительным» пришлось посылать машины за соломой в Поволжье. И все же через год Максимова «ушли» по причине «нездоровья».

Куконин поступил хитрее, на рожон не полез, распахал у дороги старое клеверище и посадил шматок свеклы. На этот шматок возили потом экскурсантов, Куконина хвалили с трибун, но никто не заглядывал на его дальние поля, где буйно рос «распаханный» в сводках клевер.