Деревянное яблоко свободы

– В таком наряде наносят визит или выходят пройтись по Невскому, но никак не садятся в поезд. Пока вы не скажете, где оставили вещи, мы вас не вы пустим.

Новая задача. Вещи у Богдановича на конспиративной квартире. Но у Георгиевской обыск, конечно, уже сделан, едва ли жандармы захотят повторять его.

– Ну хорошо, вещи я оставила у Георгиевской.

– Почему же вы сразу этого не сказали?

– Я боялась себя скомпрометировать, – сказала Вера первое, что пришло в голову.

– Ну ладно, – устало согласился прокурор. – Предположим, что я вам поверил. Извольте дать подписку о невыезде из Петербурга. – Он придвинул к ней лист бумаги. – А теперь идите. Там вас ждет ваша матушка. Советую, если вам своей жизни не жалко, поберегите хотя бы матушку.

Весь остаток дня до самого отъезда Екатерина Христофоровна провела в волнении. Слава богу, на этот раз обошлось. Удалось ей уговорить прокурора. «Господин прокурор, Христом Богом молю. Ведь у вас тоже есть мать». – «Да, у меня есть мать. Но она меня воспитывала в духе уважения к закону и любви к отечеству». И только когда стала перед ним на колени, он испугался. «Что вы, что вы, не нужно-с».

Все же и у прокурора есть сердце. Потом Екатерина Христофоровна хотела сразу ехать на вокзал, но Вера сказала, что ей надо забрать вещи, которые она оставила у друзей.

– Хорошо, – сказала Екатерина Христофоровна, – я еду с тобой.

Она видела, что дочери ее предложение не по душе, и все же поехала. До Разгуляя доехали на извозчике, потом петляли какими-то переулками, наконец остановились у подворотни трехэтажного дома.

– Маменька, дальше вам нельзя, – сказала Вера решительно.

– Почему же мне нельзя? Ведь я твоя мать.

– И матери нельзя, – сказала она довольно резко.

– Доченька, – сказала Екатерина Христофоровна со слезами на глазах. – Даже прокурор со мной разговаривал мягче.

– Маменька, если б можно было. Но ведь правда нельзя. Эта квартира такая, куда я не имею права вас приглашать.

– Да что ж это за такая квартира?

– Нелегальная квартира! – вспылила дочь.

При слове «нелегальная» мать вдруг присмирела и сдалась.

– Ладно, иди, я подожду.

– И посмотрите, чтоб за мной «хвост» не увязался.

– Хвост? – удивилась Екатерина Христофоровна. – Ах, да, это, кажется, на вашем языке шпионов так называют. Ладно. – И вдруг испугалась. – Вера!

– Что?

– Ты ведь от меня не сбежишь, а, доченька?

– Нет, маменька, – улыбнулась Вера, – не сбегу.

– Ты мне правду говоришь, ты меня не обманываешь?

– Маменька! – снова повысила голос Вера. – Вы же меня хорошо знаете. Если я сказала «нет», значит, нет.

Это была правда. Она всегда делала так, как говорила. И Екатерина Христофоровна отпустила ее. А сама стояла в подворотне и в каждого прохожего внимательно вглядывалась: не шпион ли? А потом, когда Вера вышла с саквояжем, Екатерина Христофоровна сказала ей с упреком и облегчением:

– Вот ты уже и из меня нигилистку сделала.

До самого отправления поезда она сидела как на иголках. А вдруг Веру выпустили, только чтоб проследить, куда пойдет и поедет? Вдруг арестуют на вокзале? Но вот, слава богу, поезд тронулся. Екатерина Христофоровна облегченно вздохнула.

Глава 7

– Та пропаганда, которую революционеры 70 – 80-х годов XIX века называли мирной и за которую их наказывали порой очень жестоко, была мирной относительно. Они мирно проповедовали насилие, прославляли Разина, Пугачева, призывали людей к бунту и топору. С этой целью разъезжали по всей России, селились в провинциальных городах и деревнях, иногда исполняя роль лекарей или учителей, а то и вовсе прикидываясь крестьянами.

Весной 1878 года группа нигилистов, не найдя себе пристанища в других городах, поселилась в Саратове. В группу входили будущие террористы Фигнер, Богданович, Соловьев, Морозов. Один только член этой группы литератор Иванчин-Писарев остался и в будущем мирным пропагандистом либеральных идей. А пока вот они сидят в Саратове, в съемной квартире. Иванчин-Писарев, расхаживая по комнате, жалуется Вере Фигнер на их общего друга Николая Морозова, или Морозика, как они его называют.