Деревянное яблоко свободы

– Может быть, я не должна вам этого говорить, – начала она, – но оставить ваш вопрос без ответа тоже не могу. Отвечу вам так: я никогда не стала бы призывать других к тому, в чем не участвовала бы сама.

Желябов засмеялся.

– Видали, какие у нас женщины? – весело спросил он сидевших в комнате. – То-то же. Ну, – он поднялся, – я вижу, почва для разговора найдена, мне здесь больше делать нечего.

Желябов ушел. Вера осталась.

С тех пор встречи с офицерами происходили регулярно. Здесь, в Кронштадте, а потом в петербургской квартире Суханова, на Николаевской улице. Офицеры стали ее любимыми товарищами. Энергичный и стремительный Суханов, немногословный, хрупкий телом, но твердый характером барон Штромберг, силач и красавец Рогачев, умный Буцевич, рассудительный и мягкий Похитонов, деятельный и настойчивый в достижении целей Дегаев. За чашкой чая, за бутылкой вина изо дня в день велись разговоры о том о сем, но все били в одну точку.

– Ах, господа, – говорил Желябов, – вы не хотите заниматься террором, вы хотите честной открытой борьбы? Но вы хорошо знаете, что честная открытая борьба с правительством, у которого армия и полиция, невозможна. Так не являются ли ваши слова просто красивыми фразами? Не желаете ли вы просто уклониться и говорите о пути, который заранее невозможен? И это в то время, когда наши товарищи гибнут на виселицах и в тюрьмах. Кстати, сейчас – вам, полагаю, известно – Петербургский военно-окружной суд рассматривает «дело 16-ти», и некоторым из них грозит виселица.

Капля камень точит. И вот из кронштадтских моряков и петербургских артиллеристов создана военная организация, поставившая себя в подчинение Исполнительному комитету. Николай Евгеньевич Суханов из противника террора становится его страстным защитником. И когда при обсуждении устава военного кружка кто-то из офицеров поинтересовался, каковы будут их права и обязанности, Суханов ответил:

– Бомба – вот ваше право! Бомба – вот ваша обязанность!

«Дело 16-ти» слушалось в Петербургском военно-окружном суде с 25 по 30 октября 1880 года. Как Вера и предполагала, нескольким подсудимым был вынесен смертный приговор. Впрочем, некоторым из них была оказана монаршья милость: смертную казнь заменили каторгой без срока. Но по отношению к двоим – Александру Квятковскому и Андрею Преснякову – приговор был оставлен без изменения. Проходившая по этому процессу Евгения Фигнер отделалась сравнительно легкой карой – ссылкой на поселение. «Я смеюсь, – писала она Вере после приговора, – что мы идем крещендо: Лида – на житье, я – на поселение, а мисс Джек-Блэк угодит на каторгу, но да сохранит ее бог подольше от такой напасти – слишком тяжело расставаться с волей…»

Тяжело расставаться с волей. Но расставаться с жизнью еще тяжелее. 4 ноября были повешены Александр Квятковский и Андрей Пресняков. Их казнь повлекла за собой гибель Александра Михайлова. Михайлов, самый осторожный и осмотрительный из всех народовольцев, желая сохранить для потомков образы погибших товарищей, отнес в фотографию на Невском их карточки для переснятия. Придя в следующий раз за готовыми снимками, Михайлов попал в засаду и был арестован. Это случилось 28 ноября 1880 года. Через четыре года он умрет в Петропавловской крепости.

Глава 16

8 февраля 1881 года Вера Фигнер, по паспорту на этот раз Кохановская, быстрым шагом шла к себе на квартиру у Вознесенского моста, где жила теперь вместе с Григорием Исаевым. Холодно. Ветер швыряет в лицо охапки колючего снега. Веру пробирает насквозь, она бежит, воротником заслоняя лицо. А настроение хорошее. Ничего не скажешь, славно позабавились! Может, это и легкомысленно. Дворник наверняка был бы против. Но Дворника нет, а Андрей – человек горячий, не может терпеть, когда вокруг ничего не происходит. «Студенты слишком пассивны, надо их как-то расшевелить». И расшевелили. Собрали в актовом зале университета четыре тысячи человек и – пошло-поехало. Профессор Александр Дмитриевич Градовский зачитал отчет университетского начальства, составленный из сплошных обещаний: студенты правы, им нужно дать больше свободы; система обучения нуждается в серьезном пересмотре; все это будет, но надо выждать, надо проявить благоразумие. И тогда-то появился этот студент на хорах:

– Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания.

– Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами!

Шум, гам, крики:

– Долой!

– Тише!

– Дайте послушать!

– Нечего слушать! Заткните ему глотку! – визжал рядом с Верой какой-то студент.

– Что он кричит? – Вера повернулась к стоявшему тут же Суханову.

– Бог его знает. – Суханов протиснулся к студенту. – Послушайте, господин хороший, вы что, служите в Третьем отделении?

Тот, увидев перед собой импозантного офицера, растерялся:

– Нет. А с чего вы это взяли?

– По манерам видно, – отрезал Суханов. – И вы лжете, что вы там не служите.

Студент попятился и скрылся в толпе. А с хоров неслось: