Дерево ангелов

Пока Катя нянчилась с младенцем, Нина взяла на себя домашнее хозяйство. Как только выдавалась свободная минутка, она спешила в запущенный сад и смотрела, как играют ее племянницы. Боль от утраты Ричарда и Гарри, от разлуки с Кириллом вечно была с нею, наполняя каждое мгновение ее жизни, но все же исподволь, незаметно для нее самой сквозь горе начинала пробиваться радость, и зачастую она ловила себя на том, что улыбается, видя, как девочка пускает блинчики, бросая в пруд плоские камешки, или учится прыгать через скакалку.

Она держала на коленях драгоценный груз — кудрявую Иру, и дыхание девочки так сладко пахло молоком и печеньем, что подчас Нина закрывала глаза и представляла, что у нее на коленях сидит Кирилл. «Тетя Нина, — пухлые пальчики теребили ее браслет со скарабеями, — расскажи про дом, где вы с мамой выросли. Расскажи про сад, который был нарисован на стене». И прошлое продолжало жить, превращаясь в истории, которые рассказывала Нина: о том, как обедали под сиренями; о том, как солнце играло на стене; о том, как катались на коньках по замерзшему пруду, при свете фонарей, развешанных на ветвях нагих деревьев, и Катя в красной юбке кружилась быстро, как юла. «А волки были? — допытывались двойняшки Марина и Софья. — Волки гнались за санями?» Тогда Нина рассказывала, как папа с мужчинами, мечтавшими о шубе на волчьем меху, выходили с фонарями и ружьями в зимнюю ночь, и как только над замерзшим прудом раскатывалось эхо выстрела, со всех сторон поднимался волчий вой, так что усадебные собаки скулили и жались друг к дружке.

Днем, уложив девочек в постель, Нина рассказывала им сказки, которые они с Катей слышали от Дарьи. «Расскажи про царевну-лягушку», — сонно бормотала Ира, или Марина просила: «Расскажи про Финиста-ясного сокола». И Нина рассказывала о царевиче Иване, который женится на лягушке — женится против воли, ибо кому нужна жена-лягушка, но так ему на роду написано. Или о красной девице, что полюбила прекрасного сокола и, когда его похитила злая колдунья, отправилась по белу свету искать своего милого, и прежде чем она найдет его, придется ей сносить три пары железных башмаков и изломать три чугунных посоха…

— Мы бы тоже обошли весь свет, чтобы найти своего суженого, если бы его унесла колдунья, — деловито заявляла Софья, переглянувшись с сестрой.

Как бы ни изматывала Нину работа по дому, вечерами она засиживалась допоздна — писала письма церковным чиновникам, просила сообщить ей местонахождение преподобного Джереми Грегори и его жены Анны. Эти письма она рассылала и по разным городам Англии, и за океан — в Дурбан, Кейптаун, Сидней, Аделаиду, Окленд… Подходила Катя и склонялась над ее плечом. «Ты найдешь его, Нина, я уверена», — говорила она.

Мэгги с Фрэнком в Англии тоже старались разузнать что-нибудь. «Они все словно сговорились, у них ничего не выпытать, — горестно говорила Мэгги в один из своих приездов. — Хотя чему тут удивляться, когда на конференции епископов англиканской церкви противозачаточные средства объявили изобретением дьявола. Какая средневековая дикость!»

Так жизнь и тянулась почти четыре года, пока Нина не познакомилась с Николем, вдовцом с двумя дочерьми, еще совсем крошками. Это произошло в Каннах, на званом обеде, который давал один из деловых партнеров Ивана. Нина жалела, что туда поехала, и вдруг неожиданно для себя рассмеялась, когда ее сосед по столу сказал ей какой-то пустяк. Это был неуместный смех, и в нем слышалось слишком много — нет, не безумия, ведь она уже не была сумасшедшей, но слишком много знания. Собеседник вытаращился на Нину, и она обратила все в шутку с бокалом шампанского. Но, подняв глаза, она увидела, что мужчина, сидящий напротив нее, все понял. Он понял ее смех и ее трюк с бокалом, и от этого Нине на мгновение стало не так одиноко.

Через месяц они снова встретились на балу. А две недели спустя, когда они ехали в закрытом экипаже по приморскому бульвару, Николь сделал ей предложение.

— Ясно, нам нужно пожениться, — сказал он.

Нина отвернулась и выглянула в окошко. День был солнечный, но дул ветер, и на море вздымались волны. Чайки шумно ссорились на пляже, хлопая крыльями и налетая друг на дружку.

Как раз вчера Катя присела на край ее кресла и прошептала:

— Ты влюблена в него? Или это из-за его денег?

Нина чуть не расхохоталась, но потом увидела на лице сестры искреннюю тревогу. Но есть вещи, которые невозможно объяснить словами.

— Он познал горечь утраты, — ответила она, — и мне легко говорить с ним.

Она не хотела ничего говорить Кате о страсти. Секс с Николем стал для Нины возможностью потерять себя и одновременно обрести себя заново. Она так долго не чувствовала ничего, кроме пустоты и тоски. И вот плотская страсть унесла ее в другой мир. И пусть в том мире скорбь и горе не кончались — избавление от них могла дать только смерть, — там Нина испытывала чувства такой силы и глубины, что по крайней мере на какой-то миг боль отступала.

Она снова посмотрела на сидящего рядом мужчину:

— Слушай.