Дерзание

Варя отсылает Колю в палату и идет следом за Ларисой в ординаторскую. Идет, твердо ступая, и смотрит на аккуратный хлястик белого халата над ее стройной еще талией, на красивые ноги, обутые в маленькие сандалеты, смотрит, а в душе такая горячая муть, что задохнуться можно. Нет, дальше так жить невозможно!

В ординаторской никого нет: все врачи заняты. Кто в палатах, кто в перевязочной или в операционной. Еще не остыв от работы, Лариса начинает ходить по кабинету.

— Я слышала, что вы уже получили тему для диссертации, — обращается она к Варе, не замечая ее состояния.

—' Получила. «Новокаин в лечении глаукомы», — приглушенным голосом отвечает Варя. — Наш отоларинголог тоже работает по новокаину, — добавила она, вспомнив блокаду, которую он сделал Березкину.

— Хороший он человек, наш дорогой профессор! — задумчиво сказала Лариса.

— Он вам нравится? — вдруг спросила Варя.

— Да.

— А вы могли бы выйти за него замуж? Почему вы не выходите замуж, Лариса Петровна?

— Варя!..

— Да я просто интересуюсь… Хотя нет, не просто! Я не хочу дольше унижаться. Я чувствую: это во вред работе, моему ребенку и всем нам. Скажите, вы любите Ивана Ивановича?

Красные пятна, вспыхнувшие было на лице Ларисы, пропали. Бледная как полотно, она смотрит на Громову, не в силах вымолвить ни слова. Потом подходит ближе.

— Допустим, что я люблю его… да, люблю. Но зачем говорить об этом?

— Значит, нужно, если я спрашиваю! — задыхаясь от захлестнувшей ее жгучей боли, бросает Варя.—

Он тоже любит вас… А я… Я не хочу быть каким-то ненужным довеском в его жизни!

Будто лунатик, она проходит по коридору, спускается по лестнице и, забывшись, в белом халате и шапочке выходит на улицу. Она идет по тротуару, а куда? Шут его знает куда! Вот когда позарез нужна была бы опека Наташки…

Длинный ЗИС, блестя черным лаком и сияющими стеклами, развернулся на повороте, чуть не подмяв Варю, но кто-то успел отдернуть ее и стал кричать на нее, а потом взял под руку, перевел через улицу. Кто-то другой догнал и положил ей в карман слетевший белый колпак.

Она снова пошла, точно в угаре, и снова свистел милиционер, мигали красные и зеленые уличные огни. Гудящие стада машин двигались прямо на нее, бодаясь лучами фар, и опять кто-то хватал за руку маленькую женщину в белом халате с растрепавшимися тяжелыми косами и неподвижным взглядом черных до синевы глаз и, то ругая, то уговаривая, выводил на тротуар. Она опомнилась где-то в пригороде, остановилась, устало осмотрела себя, потрогала пуговицы халата.

Вечер был. Похоже, давно он наступил. Звенели трамваи. В тощем молодом скверике гуляли парочки. Тоже молодые… Они еще не знают, как может сложиться жизнь, сколько горя может получиться оттого, что они вот так ходят сейчас, сплетая руки и украдкой целуясь за живыми изгородями. Кустарники совсем пожелтели, листья с них осыпаются; подгоняемые ветром, летят через чугунную решетку и ложатся на рельсы, синевато и маслянисто отсвечивающие в полутьме. Летит и трамвай, весь в огнях, покачиваясь на рельсах, звенит, шумит, торопится, а рельсы блестят, как ножи. Борони бог, если кто-нибудь попадет на такие рельсы! «Борони бог!..» Так говорил в далеком якутском наслеге первый тракторист Гаврила Слепцов. Да, «борони бог»!

Варя стоит и тупо смотрит, придерживаясь за чугунный столб, готовно подставивший ей свое узкое плечо, пока воспоминание о сыне не проясняет ее мысли.

— Что же это я? — спрашивает она себя и, все еще как автомат, идет к трамвайной остановке.

Пожилая женщина в вагоне поспешно уступает ей свое место. Варя машинально садится. Искаженное страданием, бледное лицо глянуло на нее. Это ее собственное отражение в оконном стекле. На щеке сверкающая полоса. Варя тронула рукой, и пальцы ее стали мокрые. Напротив, на скамье, развалился пьяный мужчина в поношенной фронтовой шинели. Он спал, прислонив голову к раме открытого окна. Ветер перебирал его темные волосы. Мальчик лет шести, худенький, в рваной черной курточке, стоял рядом, ревниво-оберегающе положив ручонку на плечо отца, в другой держал его фуражку.

Варя посмотрела на них, и у нее еще сильнее стеснило дыхание.

«Вы осуждаете его, но это мой папа, и я люблю его», — казалось, говорил всем этот маленький человечек.

«А разве мой сын не будет тосковать об отце?» — подумала Варя и торопливо прошла на площадку, чтобы скрыть от людей душившие ее рыдания.

15

— Иди к ней. Она ждет тебя.

— Варя…

— Пожалуйста… Ведь ты не любишь меня теперь!

Она сама не сознает, как ей хочется услышать горячее опровержение. Но он не опровергает, не оправдывается, а молча опускает голову. И это страшно. Потом он выпрямляется, говорит с явным усилием:

— Я не могу обманывать. Сейчас у меня на душе пусто!

— Иди к ней, и все будет заполнено! Больше так нельзя! Надо скорее, скорее решать! О сыне не беспокойся! Сейчас он маленький, а вырастет — поймет.

Слова падают, как расплавленный свинец, прожигая сердце обоих невыносимой болью.