Держаться за землю

— Ну и что и с тобой делать? — уже с тоской и скукой протянул Джохар. — На цепь посадить, чтоб не вздумал тут бегать, как Рэмбо? Ремнями к шконке привязать? И кормить через трубочку? Только тут не больничка для психов, не релакс-спа-курорт. Или домой пойдешь от нас — настолько мы тебе уже противны? А как ты пойдешь? Да ты дойдешь лишь ближайшего поста — и кончат на месте, разбираться не будут. А как? Дезертир, батальон свой покинул. Или передадут СБУ — и опять тебе срок. Это если вообще доживешь до суда, а то ведь до смерти забьют — таких нигде не любят. Или здесь тебя будем судить? Да Богун тебе бошку отвернет, как куренку, — узнает. И я был должен сделать то же самое вместо того, чтоб разговоры разговаривать. Но ты ж нормальный, Немец, был. Мы все за понятия тебя уважали. Кто говорил про общий дух? Про силу нации, про братство? Ну и чего все это стоило? Твои вот эти вот слова? Что ты нам «мрази» говоришь теперь? Значит, не было, Немец? Кто говорил, что нас нельзя судить по обычным законам, так как тот, кто склоняется под обычной моралью, становится слабым? Кто говорил, что мы солдаты истины? «Все исчезает, когда по ногти загоняют раскаленные иглы. Истина — это смерть. Боль — ее пророк?» Чьи это стихи? Где сила воли, Немец? Где воля убивать без чувства и без страсти? Где все это осталось? В книжках? А за такое надо отвечать всей силой жизни. Сейчас ты готов отвечать?

— Теперь все равно, — с бесстрашным безразличием усталости ответил Порывай.

— Встать! — лязгнул голосом Джохар. — Давай его к яме!

— Ты чё, Джохар?! Лишнее! — пружиной вскочил Балабан, смотря на того останавливающим, неверящим взглядом.

— Чё?! Лишнее?! Положить вас хотел — это лишнее?! Что я с ним должен делать? Обратно в строй его поставить? Пустить гулять на все четыре стороны? Все видели, что он хотел, весь взвод это знает! Сегодня я его прощу, а завтра вы все начнете друг в друга шмалять? Из-за того, что кто-то у кого-то полбанки тушенки украл? Или все по домам разойдетесь, кто устал воевать? Делай, я говорю!

Артем понимал смысл всех этих слов, но дрожал лишь от холода, от того, что в подвале замерз. Ему как будто и хотелось умереть, избавившись от нестерпимой способности все видеть и все понимать, освободившись от физического чувства своей нечистоты: «Раз нельзя жить иначе, чем вы, то не буду — никак»… и в то же время все происходящее казалось лишь игрой — вроде той, тоже страшной, когда он заснул в боевом охранении, и Джохар проводил по его помертвевшему горлу своим изогнутым, зазубренным ножом.

И шел как во сне, когда, ударившись о плиты со свободного падения, тут же и просыпаешься. Но вот луч фонарика высветил небрежно утрамбованную землю, и в этом останавливающем кровь ослепительно-белом калении он увидел растущую из земли, как коряга, как отоптанный столб, грязно-белую голую ногу — мужицкую порепанную пятку с набившейся в трещины грязью и замороженно-окостенело растопыренные пальцы. Всесильное чувство обрыва всей жизни крутым кипятком ударило в сердце и голову. Он так ясно почуял свое слепоглухонемое соседство с этой окостенелой ногой, он так ясно почувствовал, как глаза его, уши и распяленный рот забиваются этой тяжелой землей, что уже ничего не осталось внутри: все, все, все, от чего выворачивало, что не мог он простить, уместить, тут же стало несоизмеримо, до ничтожности меньше, чем желание жить.

Он упал на колени и безного, безруко пополз к владетельно расставленным Джохаровым ногам, запрокинув в заклятии голову, отчаянно ища его глаза и давясь запирающим горло, невыговариваемым «не надо!».

— Короче, так, — сказал Джохар свыше. — Ты не стрелял. Хотел, но не смог. Богун пока не знает ничего. Считай, что и ничего и не было. Можешь дальше служить. Постоянно при мне. Искупать будешь потом и кровью. Соску эту уже так и так раздраконили — снова целкой не сделаешь. А тебе еще жить. Счас-то жить захотел? Ну и все… Дорогу к левому крылу вообще забудь для своего же блага. Еще раз что-то вякнешь или косо посмотришь, подумаешь даже, горло вырву тебе… Развяжите его.

Артем хотел сказать, что он все понял, но не мог проглотить спазмы в горле. Его подняли ноги, оттащили от ямы, повели словно вброд по воде, усадили опять у костра.