Державин

Но мелькнуло в пышном царском поезде и пропало ее лицо. Где же, где же наконец вышний суд? Или истинно 32 то, что добродетель цветет только в надутых трагедиях господина Сумарокова? А в свете сем, верно, скромность и честность почета не имут… Матушка государыня! все тебе ведомо! Воззри же на верного слугу твоего, что в позоре да мучениях безвинно дни влачит! Явись, явись как столп светел и огнесиянен!..

Свеча внезапно облистала мрачную камору: судейский с бельмом, за ним караульный солдат.

— Господин лейб-гвардии сержант! По отводу суд обезвиняет тебя, можешь итить домой. Однако обо всем сообщено в твою московскую канцелярию…

С ослышки на радостях Державин не сразу понял, что его выпускают. Вскочил, позабыв про несчастного Бурсо-ва, чуть не поверг на пол плюгавого бельмастого судейского, толкнул вонявшего чесноком солдата и выбежал на волю.

4

От Земляного вала, где помещалась полицейская часть, до Поварской пеший путь долог.

Не хотелось ворочаться ему к Блудову и Максимову, да что поделать! Кроме них, у него в Москве лишь малая, двоюродная тетка и материна тезка Фекла Савична — скаредная и пустоголовая старица.

Возле Покровских ворот, перед домом, выстроенным в модном, классическом вкусе антиков, Державин остановился передохнуть. Сюда хаживал он во время коронации матушки государыни к графу Ивану Ивановичу Шувалову, большому меценату, охотнику до наук и покровителю великого Ломоносова. Угнал он, что главный куратор Московского университета, а также и Казанской гимназии, намерен отправиться в чужие края. Тотчас написал письмо с просьбою взять его с собою и был принят вельможею со всей ласковостию и одобрением.

Все бы ничего, да восстала тетушка Фекла Савична, крича, что Шувалов сей фармазон и богохульник, преданный антихристу.

— Не веришь? — кричала она, доставая из-за божницы измятый листок. — Так вот на тебе! Читай!

Это были вирши, ходившие по Москве:

Появились недавно на Руссии франк-масоныИ творят почти явно демонически законы,Нудятся коварно плесть различны манеры,Чтоб к антихристу привести от христианской веры.К начальнику своего общества привозят,Потом в темны от него покои завозят,

Где хотяй в сей секте быть терпит разны страсти,От которых, говорят, есть не без напасти.Выбегают отовсюду, рвут тело щипцами,Дробят его все уды шпаги и ножами,Встают из гробов, зубами скрежещут,Мурины, видя сей улов, все руками плещут.А из сего собора в яму весьма темнуПриводят их, в камору уже подземну,

Где солнечного света не видно ни мало,Вся трауром одета, как мертвым пристало.Там свечи зажженные страха умножают,В гробе положенные кости представляют.Встая из гробов, кости берут нож рукоюИ стакан, полный злости, приемлют другою.Проколов сердце, мертвец стакан представляет,Наполняя кровью, как жрец, до дна выпивает…

Державин смутно слыхал о фраймауэрах[7]

, организовавших тайные ложи в Питербурхе и Москве, где иногда собирались и явно. Но в суть сего таинственного учения но молодости не вникал и франкмасонов сторонился.

— Полно, тетушка, да масон ли он?

— Да уж не перечь! Опасным волшебством занят и за несколько тысяч верст неприятелей своих ворожбою умерщвляет. Да дочти до конца!

Молва утверждала, что выход из масонства был делом крайне опасным: в обществе остается портрет каждого члена, благодаря чему орден распоряжается жизнью отступника:

Многие к тому примеру, говорят, бывали,Которые от себя веры отстать пожелали,Но из оных в живых нет на свете;Вить стоит смерть в его живом портрете, Который лишь поранят пулей из пистолета,В тот час увянет и лишится света…