Державин

Итак, автору жизнеописания остается (и то очень осторожно) углублять «линии жизни» сопутствующих герою лиц, заполняя пробелы и лишь иногда додумывая сцены (такова, к примеру, маленькая главка «Разговоры», необходимая для того, чтобы показать отношение Державина к светской черни). В главном же все лица, действующие в жизнеописании, реальны, взяты из державинских «Записок», писем, биографического исследования Грота и т. д. Только скупые упоминания, скажем, о Серебрякове и Герасимове, Блудове и Максимове необходимо развернуть в картины и сцены. Скажем, Державин только обмолвился о том, как однажды посоветовал некому офицеру не играть с мошенниками в бильярд, а затем этот офицер (Гасвицкий) принял его сторону в уготовленной поэту ловушке. Сухой факт должен обрасти «мясом», плотью, наполниться соками эпохи. И здесь на помощь приходит раньше фантазии автора ряд необходимых источников.

Это прежде всего язык той поры, соленые обороты, красочное просторечье. Мне пришлось начать с того, что я создал словарик на несколько сот слов, выписав их из ряда монументальных изданий, наподобие четырехтомного словаря церковнославянского и русского языка (Спб., 1867), а также сборников русских пословиц, поговорок, загадок (например, выпущенного Академией наук в 1899 году). Порою старые слова и обороты наталкивали на мелкие, но важные подробности (комментарий в «Словаре» к слову «пчелисто»: «Место, где стоит Казань, издавна было пчелисто») или даже на целые сюжетные ходы и наметки характеров (плут Серебряков должен, в моем представлении, играть словами и поговорками).

И самое главное. При использовании этой языковой стихии XVII–XVIII веков достовернее воспринимается сама эпоха, да и герои «чувствуют себя» свободнее в сюжетном развитии книги. В то же время пропадает ощущение информационности, «привязанности» фактов к искусственно вкрапленным картинкам и эпизодам. Той же цели — реставрации эпохи служит и использование богатейшей мемуарной литературы, без которой не воссоздашь и жизнь Державина. «Дневник» А. В. Храповицкого, «Записки» А. Т. Болотова, «Записки» А. М. Тургенева, «Записки» Е. Ф. Комаровского, «Записки об императрице Екатерине II» А. М. Грибовского, «Записки» Екатерины II — эти и многие другие «вспоминательные» книги, как и более поздние «Записки современника» С. П. Жихарева, «Взгляд на мою жизнь» И. И. Дмитриева, «Знакомство с Державиным» С. Т. Аксакова дают возможность реставрации прошлого. Подобно тому, как из разноцветных осколков стекла собираются гигантские витражи, так биограф терпеливо подбирает необходимые реалии, совмещая их в одной, единой раме.

Вымысел при этом остается важнейшей опорой, когда наступает провал, отсутствие фактов. Но это вымысел особый, покоящийся на подлинных «пылинках прошлого», а потому несущий в себе тот же сладкий ветер эпохи. (Так, выдумана поездка Гасвицкого в Тамбов к Державину-губернатору, придуман облик генерала-буяна Загряжского и сами подробности столкновения, но события покоятся на строго документированной основе, равно как и дуэль, в которой секундантом принимал участие Державин.) Зато бережно воссозданы колоритные фигуры Екатерины II, Бибикова, Безбородко, Капниста, Завидовского, Вяземского, Тутолмина, Храповицкого, Павла I, Шишкова и т. д. и т. п. Без них бледнеет и теряет объемность, фигура самого Державина, который начинает жить, двигаться только в окружении своих современников.

При «реставрации» его личности важно было избежать модернизации и «улучшения» Державина-человека, сына своего XVIII столетия, со всеми его достоинствами и сословными, дворянскими предрассудками. Об этом, в частности, напоминает в одной из дискуссий член-корреспондент АН СССР Л. И. Тимофеев: «Поручик Державин был отправлен генералом Бибиковым с секретным поручением организовать похищение Пугачева, что он и пытался сделать, применяя против крестьян розги и виселицу»[23]. Таким образом, Державин без колебаний выбрал позицию в начавшейся гражданской войне — против восставшего крестьянства.

Было бы упрощением, однако, ограничиться лишь критикой Державина, находившегося в лагере эксплуататорских классов. В вызванной нестерпимым помещичьим гнетом крестьянской войне традиционные ценности культуры еще не могли найти понимания у восставшего народа. Сошлемся на высказывание по этому поводу доктора философских наук М. А. Лифшица: «Дело в том, что революционное движение долгое время находилось в конфликте с наукой, культурой, со всем, что связано с высшими классами, — мы этого не можем отрицать. Когда Пугачев захватил Ловица, который занимался своими научными наблюдениями, и спросил: «А чем барин занимается?» — ему сказали, что смотрит на звезды. На что Пугачев ответил: «Тогда подвесьте его поближе к звездам». Так что такие конфликты бывают. Если мы хотим все это выразить как гармонию между наукой и прогрессом, то мы должны иметь в виду все противоречия, которые были в прошлом, и которые еще остаются, и которые нужно преодолевать»[24].