Державин

Между тем Державин привлекает как раз «негладкостью» своей натуры и, если угодно, неблагополучием судьбы при всех почти непрерывных успехах своего восхождения к месту близ трона. Какое совмещение контрастов в одном человеке! В молодости — бедняк, солдат, картежник, гвардейский офицер, сам вызвавшийся участвовать в подавлении восстания Пугачева; в зрелые годы — крупный чиновник, перессорившийся чуть не со всеми царедворцами, вельможа и гроза вельмож, статс-секретарь Екатерины II, раздражавший ее своей неумытой правдой, сенатор, генерал-прокурор и министр юстиции, вызвавший откровенное недовольство у Александра I. И самое главное: слабый и жалкий кропатель стишков, выросший в великого поэта.

Важно показать Державина-человека, истого сына своего XVIII столетия, со всеми присущими ему достоинствами и сословными, дворянскими предрассудками. Жанр научно-художественной биографии, кажется, единственно и позволяет это сделать.

Зародившийся на границе многих смежных наук, он принадлежит все-таки к литературе художественной, хотя и имеет от нее принципиальное отличие, ибо реставрирует прошлое с помощью документа, точнее сказать, д_о_к_у_м_е_н_т_а_л_ь_н_о_г_о о_б_р_а_з_а.

О значении документа в современной литературе очень точно сказал П. Палиевский: «Документальный образ пробует… дать выход таланту самой жизни. Кажется, он встречает затруднение лишь в том, что не хватает средств закреплять и отпечатывать во всей гибкости реальность; нечем заполнять провалы. Но в целом она из схваченных фрагментов уже угадывается»[22].

Сейчас, когда литературная техника развилась и изощрилась до самых, кажется, крайних пределов, писатели уже зачастую не могут преодолеть барьер мастерства, застывают на овладении им. Уже бунинские «дождики», описания природы и восхищали своей виртуозностью Льва Толстого и раздражали его. Соперничать со старыми мастерами в изображении неба, моря, грозы, очевидно, можно лишь двигаясь в направлении еще большей изощренности, то есть по пути, уже опасному. Еще больше опасностей (по самой своей природе) таит в себе художественный вымысел — основа литературы. На это указывал уже Достоевский, ставя факт выше любой, самой могучей фантазии и находя в нем «глубину, какой нет у Шекспира»; один из его героев в «Братьях Карамазовых» отвергает Гоголя со словами: «про неправду написано». Еще дальше пошел Л. Толстой, в последние годы своей жизни прямо заявивший, что стыдно выдумывать какого-то Ивана Ивановича, которого и на свете не было. Тем самым мысль переносилась уже в плоскость нравственную: имеет ли писатель право занимать длительное время внимание читателя изображением биографии никогда не бывшего, вымышленного лица?

В «Страшной мести» Гоголя, когда в пещеру к старцу приходит великий грешник, в книге, которую читает старец, кровью наливаются буквы. Только в этом случае, когда буквы в художественных писаниях набухают, наливаются живой кровью, а не типографской краской, художник обретает право творца и создает силой своего таланта особенный, не повторяющий действительность, а продолжающий ее мир.

Художественно-документальная литература никак не сводится к монтажу документов. Писатель, работающий в этой области, не может обойтись без тех же самых качеств, какие присущи создателю романа или драмы. Но специфика жанра проявляется здесь, ограничивая и направляя фантазию, вымысел по своему строгому руслу.

Чисто художественное произведение, скажем роман, имеет свои, жесткие законы; жизнь с ними не считается. Биографию (биографию, исторически достоверную) уже невозможно построить, как роман, потому что, к примеру, самые необходимые для непрерывности сюжета спутники главного героя (скажем, в случае с Державиным его родственники-картежники Блудов и Максимов, сообщник в попытке поймать Пугачева экономический крестьянин Серебряков, приятель его юности Гасвицкий и т. д.) вдруг исчезают, давая о себе знать лишь изредка, или вовсе уходят из жизни (как пролаза Серебряков, убитый пугачевцами). Можно, конечно, искусственно изменить линию их жизни или придумать постоянного спутника главному герою (так поступил Л. Борисов в своем биографическом романе о Жюле Верне), но тогда утратится самое главное — внутренняя достоверность.