Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи

Сначала о Магницком. Когда реакционеры в окружении Александра I взяли верх, а «дерзкий» Сперанский был в 1812 году низложен и обвинен в «намерении ниспровергнуть существующий порядок», государственным преступником был объявлен и Михаил Леонтьевич. Однако, пробыв четыре года под надзором полиции в вологодской ссылке, наш вчерашний либерал и прогрессист не преминул решительно перестроиться. Он стал (а может статься, и принял вид

) апологетом обскурантизма и вошел в историю как гонитель и душитель всякой свободной мысли в России. Карьера теперь уже мрачного изувера и мракобеса началась наново и была столь же головокружительной: он получил назначение сперва на должность вице-губернатора в Воронеже, а затем гражданского губернатора в Симбирске. Смекнув, что деятельность Российского Библейского общества весьма поощряема правительством, лютый Магницкий не только принуждал вступать туда всех местных дворян и чиновников, но устроил на главной площади города показательное аутодафе сочинений Вольтера и других «безбожных» философов XVIII века. «Это сожжение, – отмечал литератор Николай Греч, – понравилось государю, и хотя для виду порицали в газетах излишнее усердие губернатора, но на деле увидели в нем сильного поборника и верного друга».

И вот уже «верный и набожный» Михаил Леонтьевич пошел на повышение – стал членом Главного правления училищ и попечителем Казанского университета. «Что он там делал, – продолжает Греч, – какими негодяями и бездельниками окружил себя, как жестоко, нагло и с насмешками гнал честных и полезных людей, не соглашавшихся быть его клевретами, шпионами и рабами, об этом можно написать несколько томов… Едва ли найдется в летописях инквизиции что-либо подобное!» Озаботившись тем, чтобы искоренить «вредный дух времени», Магницкий повсюду искал крамолу и предал суду университетского совета передовых профессоров за якобы «преступные внушения вольнодумства». Он установил тотальный контроль и слежку за студентами и профессорами, которые называл «нравственным надзором», поощряя доносы и ябеды. Как отмечал историк Михаил Сухомлинов, «религиозность здесь ограничивалась одною только внешностью, за набожною обстановкою скрывались недостойные религии свойства: лицемерие, раболепство, отсутствие убеждений и нравственных начал». Дело дошло до того, что Магницкий восстал против такой учебной дисциплины как философия, которая, по его разумению, есть «страшное всепожирающее чудовище», ибо «наносит святотатственные удары престолу царей, властям и таинству супружеского союза»!

А что же юношеское увлечение Магницкого модными нарядами? О том, как он одевался в разгар своего религиозного кликушества, сведений нет. Известно, впрочем, что от якобинской дубинки с серебряной бляхой он тогда избавился – она перешла к Фаддею Булгарину, о чем тот сообщил не без гордости: «По особенному случаю эта трость-палица досталась мне и хранится у меня». Любопытна инструкция, утвержденная Магницким, в коей рекомендовано наказать одного проштрафившегося студента Казанского университета. Вместо университетской формы надлежало «надеть на него рубашку, порты, лапти и кафтан мужичьи» – в назидание того, «что за мотовством следует бедность, а за развращением презрение». И хотя такое наказание оригинальностью не отличалось (еще Петр I после про-игранного сражения на Нарве с горя облачился в крестьянское платье, а в XVIII веке в одежду простолюдина часто рядили нерадивых гимназистов), видно, что Михаил Леонтьевич по-прежнему придавал наружности серьезное значение.

Конец Магницкого был бесславным. Помимо некомпетентности профессоров, невежества и дурной нравственности студентов, правительственная комиссия, ревизовавшая Казанский университет, выявила, что сей изувер и ханжа к тому же был еще и нечист на руку – расходовал казенные деньги отнюдь не на богоугодные дела. Николай I, еще до вступления на престол, распорядился выслать Магницкого вон из столицы. «Он барахтался несколько времени, но должен был повиноваться, – сообщал современник. – Вскоре он был уволен от службы, с приказанием жить в Ревеле. Впоследствии жил он в Одессе, где и умер. Все его старания выкарабкаться оттуда были напрасны»…