Десант Тайсё

Но как же были убоги в своём целомудрии сии реалисты, неспособные понять, что презираемый ими тёмный народ может создать ещё невиданное общество. Премудрые реалисты в подобное не верили и потому изо всех сил старались удержать хотя бы синицу личного благополучия. А наивные романтики-большевики были убеждены, что заветный журавль за один перелёт не минует Россию и всё равно опустится на её просторы. Поэтому Костя с Петром не стали каяться, что выполняют не собственную блажь, а указания Совнаркома, и на конкретных примерах доказали правоту своих действий.

Неожиданно в странном амплуа адвоката выступил Ман. Без привычных криков, даже флегматично он бубнил, что, к сожалению, сила солому ломит. Ведь революционную борьбу пролетариата отнюдь не венчали сплошные победы. Как до первой революции, так во время неё и после были только поражения. Что поделаешь: сила солому ломит... Не достигнув путём забастовок справедливости, повышения оплаты труда или его облегчения, благоразумные люди отступали. Им приходилось поневоле смиряться. Но разве они умирали от этого? Отнюдь. Горький опыт учит лучше всего. Рабочие накапливали силы, сплачивали свои ряды, чтобы победить в решающий момент Октября. Революционная борьба равнозначна любой войне, в которой неизбежны проигранные бои, отступления. Главное — умело сочетать мудрую тактику с намеченной стратегией, выдержать до благоприятного момента, когда сторицей окупятся все жертвы и муки.

Новоявленный Плевако был вознаграждён оппозицией такими аплодисментами, от которых многие покраснели-побелели, недоумевая, как столь пламенный большевик успел превратиться в забубённого эсера-меньшевика?.. Битва длилась до рассвета, постепенно сведясь к милосердному стремлению вызволить из тюрьмы хотя бы абсолютно безгрешных биржевиков. Взмокший от усердия Агарев неистовствовал:

— Беспомощные старики, вишь ты, покушались на власть!.. Сгребли их, будто вонючих хунхузов, и упекли в каталажку, набитую всяким отребьем! Срам, какого не видывал свет! И всем даже невдомёк, что тем самым опозорили провозглашённые революцией священные принципы!

Утром Ман появился на работе с невинным видом, словно ничего не случилось. Однако встретил общий бойкот. В раздумье покачал чугунной бородой. Шедший мимо Проминский предложил её сбрить для приличия. Гм, кто же тогда заметит его на улице... И Ман пропал, учинив переполох, поскольку многие документы срочно требовали его размашистой подписи, пристука печати. Поневоле обратились к Петру:

— Где Борода? Когда явится? Позарез нужен!

Каким пустяком это было по сравнению с забастовкой, которую час назад объявили телеграфные чинуши. Привычно проводив Клаву на службу, он заодно решил выяснить в Комиссариате иностранных дел, не знают ли они, какие козни затевают подозрительно затаившиеся союзники?

В аппаратном зале привычно жужжали, стучали, трещали десятки «Юзов», испещряя точками и тире бесконечные вёрсты лент. Разные вести спешили передать они в Россию или — из неё. Среди них наверняка имелась нужная информация какого-нибудь консула. Да попробуй укусить хотя бы собственный локоть... Поздоровавшись, Пётр попросил дежурного чиновника дать прямой провод в столицу. Словно видел его впервые, тот казённым тоном изрёк:

— Никак не могу. Гм, кха-кха... Начальник приказал никому не давать провод без его позволения.

— Что ещё за новость? Позовите Чеславского.

— Сей же час, товарищ Никифоров!

— Что вытворяют, мерзавцы... Уже тоже заплясали под общую дудку...

Важный, с тройным розовым ожерелком, свисающим на стоячий воротник длинного зелёного мундира, Чеславский неторопливо приблизился и, не узнавая, раздражённо буркнул:

— В чём дело?

— Мне срочно необходим разговор со столицей.

— К сожалению, отныне для сего требуется разрешение начальника округа.

— Что за вздор? У вас государственное учреждение или частная лавка? Мне по служебной надобности необходим разговор с Комиссариатом иностранных дел. Прикажите дать провод. Иначе будете отстранены.

— Я могу только на свой риск... В порядке исключения... Но в дальнейшем... — всё ещё пытался диктовать условия Чеславский.

— В дальнейшем обойдёмся без вас. За саботаж советской власти вы уволены. Это ваш последний приказ.

Подобного унижения при всех подчинённых Чеславский ещё не испытывал. Багровый от ярости и бессилия, он кивнул дежурному чиновнику. Пока Пётр говорил с Комиссариатом, Чеславский в знак протеста против неслыханного самоуправства самозванного представителя советской власти и оскорбления личности призвал подчинённых объявить забастовку. Послушно выключив аппараты, чиновники столпились вокруг. Тайфунно нарастающий гул, свирепость их лиц и взглядов заставили Петра вспрыгнуть на ближний стол. Усмирив поднятой рукой саботажников, он спросил: