Десант Тайсё

— Живей бы надо. Ведь ты — защита революции. Неужели ваш полк весь такой?

— Ку-уда хуже... Там нынче натуральный бардак. В ротах сплошная анархия. Все дуются в карты, воруют или пьянствуют.

— И некому навести порядок?

— Их сковородня давно боятся заходить в роты, а комитеты ещё не имеют нужной силы.

— Э-э, паря, так не годится. Завтра я к вам наведаюсь.

— Милости просим, — серьёзно склонил Кокушкин русую голову без фуражки.

Тем временем солдаты, которых, похоже, мало интересовала истина, с пьяной навязчивостью талдычили Нейбуту лишь свою эсеровскую чушь. Тот уже полузадушенно хрипел. Пора спасать, Пётр предложил Кокушкину вместе отвлечь бузотёров. Но в комнату медленно вошёл грузный Воронин, призванный из резерва в солдаты автомобильной роты, а после революции назначенный Советом комиссаром гарнизона. Он шумно отдувался после одоления лестницы. Сразу всё понял и, легко раздвинув руками подчинённых, начальственно пророкотал:

— Что это вы навалились на штатского человека? Все проблемы наступлений-отступлений решаю я, комиссар крепости. Слышали о таком? Пошли в коридор. Я там всё вам растолкую.

Вот что значит нужный тон... Галдящая орава повалила из комитета. Кокушкин стал замыкающим. Петру ещё не доводилось видывать подобных солдат. Как же они будут защищать грядущую революцию, если не желают признать очевидное? Эта тревога утром погнала на Эгершельд, в казармы четвёртого полка.

Город заволокло непроглядным туманом, тёплым, словно в парной. Костюм скоро промок, прилипнув к телу. Странные ощущения испытывал он, почти вслепую пробираясь к полку, который вполне мог не найти. Навстречу изредка попадали смутные, так же медленно бредущие люди. Пётр уточнял у них путь.

Чисто выбритый, подтянутый Кокушкин в блестящих сапогах молодецки козырнул у ворот и начал показывать, что творилось за ними. На плацу солдаты азартно играли в орлянку. Многие были босыми, в нижних рубахах, грязных и рваных. Из казармы в обнимку вывалились двое пьяных, оравших сплошную похабщину. В казарме у Петра перехватило дух от сортирного смрада. На глаза не попало ни одной заправленной койки. Без наволочек и простыней, все постели, будто после обыска, были переворочены или разбросаны. Под койками гнили зелёные остатки каши и пятна блевотины. Все спящие солдаты храпели прямо в шинелях и грязных сапогах. Весь пол был завален обрывками бумаги, окурками, семечной шелухой и множеством разноцветных обломков женских гребёнок. Несколько солдат, заросших похожей на стерню щетиной, лениво или сосредоточенно били в рубахах или подштанниках вшей. Какая пропасть была между гвардейцами первого батальона Преображенского полка и этим сбродом... Не выдержав срамотищи, Пётр опрометью выскочил из свинарника. Только отдышавшись на улице, зло бросил:

— Как же вы докатились до такого паскудства? Вот ты... Как же ты, председатель полкового комитета, живёшь в этом дерьме?

— Я, Пётр Михалыч, давно служу писарем полковой канцелярии. Ну, и сумел добыть себе каморку. Вытряхнул из неё архивный хлам и того...

— Остальное, значит, тебя не касается... Тогда чем же занят полковой комитет? Лишь митингами? Но кому прок от пустой болтовни, раз вокруг творится подобный маразм?!

Кокушкин полностью разделял его возмущение, однако возражать не стал, сразу поняв, что человек впервые попал в казарму и не знает её законов. Поэтому терпеливо рассказал, каково год за годом до полного обалдения маршировать по плацу, ничего не читать, кроме полевого Устава, изнывать от сумасшедшего однообразия скуки, покорно терпеть измывательства всего начальства, которое так развлекалось от безделья вместе с именитым полковником фон Витте.

В такой дикой обстановке любой солдат ненавидел каждого, кто свободно ходил по ту сторону забора, обнесённого колючей проволокой. Особенно люто ненавидели всех счастливчиков унтеров, которые по воскресеньям навещали ближайшие кабаки и бордели. Дополнительная нелепость их службы состояла ещё в том, что полк должен был обслуживать дальнобойные пушки, специально изготовленные для местной крепости на французских заводах Каню, но в начале войны отправленные на запад.

Революция избавила от этого гнёта, распахнула ворота на волю. И теперь солдаты, мстя начальству за былые притеснения, всё делали наоборот. Конечно, даже примитивные удовольствия требовали денег, не имеющихся у большинства. Поэтому одни солдаты занимались контрабандой, другие отправлялись на пристани разгонять китайских и русских грузчиков, чтобы заработать самим. Потом начинались пьянки, орлянка и карты. Как малосильному полковому комитету действовать в такой обстановке? Ведь большинство солдат были неграмотными, плохо понимали политику, а всё, что слышали на митингах, перетолковывали на свой лад, в чём охотно помогали эсеры с меньшевиками.

— М-да-а-а-а... — обескураженно тянул Пётр и, почему-то вспомнив разноцветное крошево, спросил: — Откуда в казарме гребёнки?

— Солдаты выхватывают их на улицах у молодух из волос. Притом хвастаются, кто сумел больше добыть трофеев. И дробят их каблуками.