Десант Тайсё

— Думаю, что не очень... Хорошо, посмотрим, каковы рамки ваших приличий. Вы числите себя в первых рядах защитников родины. Что это значит в общепринятом понимании? Личное участие в боях, бескорыстное снабжение армии всем необходимым? Какие же именно жертвы принесли вы на алтарь победы? Едва началась война, первое, что вы потребовали от царя: повысить цены на оружие, огнеприпасы, одежду и питание. Затем потребовали запретить рабочим даже мечтать о повышении заработка. И тоже добились этого. Затратив на добычу угля всего два процента государственных субсидий, вы остальное пустили на спекуляции маньчжурскими бобами и пшеницей, монгольской шерстью и кожами. Наконец, в своём рвении послужить родине вы докатились до того, что по сию пору не замечаете, как свинцово-цинковая руда с Тетюхэ идёт напрямую в Германию. Всю войну там из неё отливают пули для наших солдат, а вы — ни гу-гу. Мол, это чисто коммерческая операция. Господин Желтухов, сколько сребреников загребли вы на этом?

— Я протестую... Как вы допустили сюда большевика? — прохрипел Циммерману грузный Желтухов и, явно забыв от ярости, где находится, рявкнул: — Да заткните ж ему глотку, чтоб не оскорблял промышленный класс! Вон отсюда! Городовой, во-он его отсюда! В каталажку, мерзавца, за решётку!

Давно так не смеялся Пётр. Уже на улице он всё ещё изумлялся:

— Ну, бегемот... Вот отчебучил... Это надо ж так отколоть!..

— Да, вот вам все приличия нашей хвалёной демократии: стоило щипнуть — сразу вспомнил городового, — печально сказал Костя. — Ох, страсть не любят, когда потянешь с них мантию патриотизма...

— Слушай, как же получилось, что пули из нашего металла разят наших солдат? Чьи это рудники?

— Раньше они принадлежали немцу Даттону. В начале войны, когда пришлось отсюда убираться, Даттон продал их своему компаньону Желтухову. Продал явно с условием, что весь свинец будет по-прежнему поступать в Германию.

— По воздуху, что ли? Его ж туда ещё нужно доставить на чём-то.

— Хм, почти весь наш торговый флот принадлежит Даттону с Желтуховым. Кстати, все германские торговые суда в районе Дальнего Востока до сих пор заправляются тоже нашим угольком с Никольских копей Желтухова.

— Ну и ну... Да за такое предательство надо просто расстреливать!

— Попробуйте, коль даже кадетская газета «Голос Приморья» существует на денежки Даттона.

— Да он тут что, всем владел?

— Почти. Конкурировали с ним только французы под вывеской фирмы «Чурин и К». Правда, теперь их вытесняют американцы. Предложив ещё царю-батюшке усовершенствовать наши железные дороги, они сейчас практически держат их под контролем Стивенса до самого фронта. Захотят придержать на месяц его снабжение, подмигнут немцам, чтоб наступали в это время, и нам — капут!

Много ценного знал и умно, широко рассуждал бывший студент Петербургского университета. Прямо странно, как почтенный отец не сумел воспитать у любимого сына должной преданности к его величества капиталу. Впрочем, сейчас гораздо важней было знать, что рядом идёт надёжный боец. И Пётр с удовольствием пожал Косте руку. Особенно потому, что тот виновато улыбнулся:

— Я пока сбегаю домой, а то ведь ел ещё при старом режиме.

— Давай. С полным трюмом совсем другая остойчивость.

В комитете по обыкновению было шумно и дымно. Косматые, в расстёгнутых гимнастёрках и наполовину даже без ремней, солдаты сплошной зелёной стеной окружили стол Нейбута, хором выясняя, почему он вместе с другими не радуется победному приближению к Галиции героической армии генерала Корнилова и уверяет, будто наша победа может радовать лишь Антанту да местных биржевиков? От бесконечных митингов бас Нейбута осел. Он еле слышно хрипел, что это наступление возьмёт у нас последние силы, не оставив их для новой революции, способной возродить Россию. Но бравые солдаты с матерщиной утверждали, что так способен говорить лишь предатель, которому плевать на славу русского оружия и тем паче — на судьбу России!

— Эй, ёр-рои, хватит базлать! Лучше застегните ширинки! — насмешливо крикнул сидящий на подоконнике голубоглазый солдат с красными погонами, на которых желтели перекрещённые пушечные стволы. — Ан-ники-воины!.. Коль свои шарабаны не варят, так хоть послушайте умного человека!

Пётр уставился на диковинного солдата. Познакомился с ним. Волгарь Яков Кокушкин был председателем полкового комитета четвёртого артиллерийского полка, но — беспартийным. Пётр удивился:

— Почему? Ты же в принципе правильно понимаешь нашу линию.

— Оно так... Да вот в чём беда... Большевик обязан иметь полное согласие с линией партии. А ежели я не во всем с ней согласен, тогда как?

— Значит, уяснил ещё не всю программу.

— Вот-вот... И раз пока я не согласен, значит, уже не настоящий большевик. А коль вдруг для притворства соглашусь, тогда — тем паче. Ведь вру, не боясь греха. Куда это годе?

— Верно... — улыбнулся Пётр строгости, с какой Кокушкин оценивал сущность коммуниста, и ободряюще добавил: — Ты — наш, наш. Всё правильно думаешь. Остальное само образуется.

— Вот покуль и совершенствую себя.