Десант Тайсё

Она непривычно медленно покосилась на стол и также медленно опустила голову. Пётр тоже неспешно пошёл к двери с цветами. Как просто всё получилось... Он удивлялся этому до самого Исполкома, не обращая внимания на интуицию, которая настырно бубнила, что зря идёт сюда. И впрямь у самого порога встретился Ман, изнывающий в скромной должности секретаря Исполкома. Он аж загоготал от изумления:

— Ог-го-го-го-го-го!.. Это для кого ты так раскошелился?

— Намечено свидание с зазнобой, — подмигнул Пётр, направляясь в редакционную комнату.

— Что-что?.. С кем, с кем?!.. — заквохтал следом Ман. — Ты что, уже превратился в пошлого мещанина или отпетого барина? Да как ты, редактор большевистской газеты, заместитель председателя Совета и Исполкома и кандидат в Учредительное собрание, в такой ответственный момент смеешь говорить о каких-то зазнобах и свиданиях? Это ж натуральное предательство революции!

Так-то не слушать мудрое наитие да нарушать святые прежде заповеди. Поэтому выволочка была ещё справедливой, хотя уже с перехлёстом. Ведь основное-то свершилось. Виновато пряча букет под стол от глаз других блюстителей идейного целомудрия, Пётр смущённо оправдался:

— Ну, положим, революция теперь не пострадает от свидания одного из её муравьёв.

— Так тем более должен подчинить свои муравьиные интересы её священным задачам!

— Трибун... Для кого мы её свершили-то? Для сынов и внуков. А откуда им взяться, когда мы только митингуем да заседаем. И вообще на кого похожи: грязные, мятые, носимся, вечно не жрамши. Разве так протянем до мировой революции? Не-е, сдохнем на полдороге. И коль уж нашлась добрая душа, способная о тебе позаботиться, так не подарить ей цветы, — всё равно, что предать революцию.

— Философ... Этак я тоже плюну на всё да стану гоняться за молодухами!

— С эдакой-то бородищей хрен их догонишь. Тем паче — с женой на буксире. Иль ты опять холостяк?

Ман предпочёл промолчать. Кроме подобного занудства ещё нависла угроза попасть на очередной предвыборный митинг до последнего трамвая. Нельзя рисковать, возможно, единственным вечером. Чтобы зря не мять увесистый букет, Пётр замаскировал его газетами и подался в казарму. Потешился горячим чайком. Избавился от недельной щетины, похожей на осеннюю стерню. Всё равно время, обычно быстролётное, тянулось... Будто перед казнью. Снова попробовал представить их вероятный разговор и махнул рукой. Уж слишком привык думать совершенно о другом. Не выдержав тягости ожидания, подался к памятнику адмиралу Невельскому. Великодушная луна помогла издали заметить спасительницу, которая в прежнем плаще и шляпке чёрным призраком скользила под гору, словно на лыжах. Едва успев развернуть газеты, Пётр подал букет:

— Пожалуйста... От имени всего пролетариата за героизм... Как вы решились на это?

— Возмутил обман. Скрыть известие о таком событии... Кого это не возмутит? — пылко воскликнула она и, спохватись, уткнула лицо в букет. Подышала солнечной свежестью, потом тихо спросила: — Как вы узнали, что это сделала я?

— Больше некому. Ведь на телеграфе наших нет, одни эсеры. Вдобавок запомнились плащ и шляпка. Но как вам удалось её добыть?

— Я просто сняла копию.

— Ло-овко... И очень умно! Да-а... Ну, пожалуй, ни к чему тут маячить. Вам — куда?

Клава жила в Гнилом углу, тьму которого почему-то перестала освещать даже луна. За всю дорогу встретился только шумливый матросский патруль. Поэтому Пётр успел подробно рассказать про аферу с телеграммой Петросовета. Вот в какой решающий момент появилась в редакции Клава, сполна заслужив поистине всеобщую благодарность и право на памятник рядом с Невельским.

Внезапность особой роли в историческом событии ошеломила, вызвав равную признательность. Клава пригласила Петра в гости. За чаем в тесной кухоньке само собой выяснилось, что её муж, поручик местного гарнизона и настоящий патриот России, уже в начале войны добился перевода на фронт, оставив сиротой сынишку Сергуню, а её — вдовой. Пётр обречённо улыбнулся:

— Выходит, я теперь просто обязан провожать вас в сию тьму-таракань после смены.