Десять кругов ада

- ...всю жизнь, - не слыша его, запричитал старикан, - был в несознанке, а тут как начал открывать масти, в трепе вините! Не подтверждается!.. Ну, конечно, менты на других мой магазин повесили и балде-е-еют. Кроме тех ребят, что за меня кичманят срок безвинно... Ниче-о, на вас управа тоже есть... Как это так: иду на сознанку, а не подтверждается?! Нахрен вообще тогда свечусь? А?! Шесть краж у меня еще есть, два магазина ломанул - отвечаю! Где ж советска власть?!

Офицеры смотрели на этот дешевый спектакль с изумлением и жалостью.

- Кукушка... - тихо сказал майор. - Успокойтесь. Очень смешно все это, поверьте. Если бы не ваши седины... Лучше скажите по правде, почему на свободу не хотите? Может, боитесь кого-нибудь? Давайте по душам.

Кукушка мелко заморгал, лицо обрезалось морщинами, вздохнул и с надсадом махнул старческой ладонью:

- Никого я не боюсь. Но, подумайте - ни дома, ни семьи у меня, а ведь шестьдесят шесть шваркнуло. Случись, захвораю... или вглухую ласты заверну? Куда, в ментовку за помощью грести?

- Ну, что вы все на милицию? Людей вокруг вас не будет?

- Будут люди. Только кому выпотрошенный в Зоне зэк нужон? Одни проблемы. Нет, гражданин начальник, не могу я идти туда. Боюсь...

- А здесь? Это же...

- Это - все нормально, - перебил майора Кукушка. - Жратва есть, славу богу, и плацкарта в бараке, и простынухи чисто нам стирают, и банька гуртовая с парком. Такого догляду нигде не будет.

Офицеры переглянулись.

- Не выпихивайте из казенки меня... - взмолился Кукушка, на глазах заблестели слезы, он утирал их скрюченной ладошкой, не стесняясь. - Летом вот сторожем запрягусь в промзоне, шелестуха упадет в ксивник на мой счет... За хавалку вычитают, как у инвалида, мелочь...

- Деньги все ж у вас есть, устроитесь... - предложил несмело замполит.

- Ну и че я с этими гумажками? Ни кола ни двора. В общагу хилять? Там пьянь... Нет, начальнички... Пенсион не положен, да если и добьюсь, стажа-то нет. С гулькин нос она, двенадцать тугриков, что мне на нее? - Настроение Кукушки менялось ежеминутно, он уже стал серчать на вольтанутых офицеров, не желавших понять элементарной арифметики.

- Не знаю... - развел руками замполит. - Куда ж я вас дену? Госхарчи проедать не положено...

- Да какие харчи, я на свои буду гулять! - обрадованно сообщил Кукушка. Ничего ж не прошу. Да, не был я на войне, но сколь за это время лесу покрушил, вот этими лапками, домов сколь понастроил. Неужто мне за это не положена старость кайфовая?

- Попробуем помочь, - задумчиво сказал Медведев, разглядывая старика. - Но не обещаю.

- Если выпустят, смотрите! - разошелся зэк. - Берете ответственность на себя! Убью кого-нибудь - и баста! - грозно закончил он. - Знайте... Замочу!

- Даже если не пристроим вас на воле, все равно придется вас освободить, спокойно заметил майор, пропустив мимо ушей угрозы. - Закон есть закон.

ЗОНА. ОРЛОВ

...На шестидесятилетие кто-то угостил старика, и Кукушка гоголем ходил вразвалку по Зоне, куролесил в бараках, распевая песни своей молодости. Ржали зэки, улыбались офицеры при виде пьяного дуралея.

Тех, кому за шестьдесят, в изолятор уже не сажают, но больно уж вызывающ был Кукушка. Посадили, но выпустили на восемь суток раньше.

Он вышел тихий и покорный и впервые осознал, что никогда в его жизни не будет больше праздников; а юбилей - лишь пьяный кураж, и был он шутом гороховым.

И тогда впервые задумался старик Кукушка о смерти. Она однажды придет, и никому ты не будешь нужен, и станешь помирать, как подыхают одинокие туберкулезники в своих зараженных бараках - в слезах, нечистотах и полном забвении.

Мысль эта не отпускала уже шесть лет, и потому он более всего теперь боялся воли, где он будет совершенно один в мире людей.

НЕБО. ВОРОН

Дедка я этого помню, как же. Сталкивался с ним уж сколько десятков лет, и все это время он с достаточным оптимизмом нес, как ему казалось, единственно верную жизненную повинность - сидеть в Зоне. Почему он считал это геройством непонятно. Годы сложились в десятилетия, сроки - в жизнь - единственную...

Знал я, что вспоминал этот старый человек себя молодым, когда он был любим красивой и рослой напарницей по воровскому промыслу. Ничего не жалел для нее тогда жгучий брюнет Кукушка, имевший воровской стаж и неистребимое желание жизненного куража. Вдвоем воровали, вдвоем кутили, сидеть срок пошел он один. Не обижался, нес свою ношу, помня о крутобедрой крале. Выйдя, уж не нашел ее. Были другие, и были вновь воровские приключения и скорые посадки - время рваное, быстрое, и долго с ворами не разбирались. Но он всегда сидел за дело, чем гордился и воспринимал как должное. Только выходил вновь, и некому было похвастаться на воле, какой он правильный вор. Другие люди вовлекали в другие дела, и вновь - этап, тюрьма, Зона. По-другому жить не мог, да и не интересовался иной жизнью, полагая ее скучной и пригодной лишь для людей, плывущих дерьмом по течению.